Он сидел напротив, сутулясь и чуть наклонившись вперед, уткнувшись взглядом в бокал с вином, слушал ее. Она рассказывала о том, что как же это невыносимо-невыносимо, невозможно и отчего же ей так не везет. И как же  он (какая-то очередная из ее попыток быть счастливой) не понимает, что именно такие поступки все разрушают -- после них никогда не может быть по-прежнему. Ему не нужно было поднимать глаза, чтобы увидеть ее руки в характерном детском движении с растопыренными пальчиками -- свидетельство насколько она задета и как велика обида. Он знал наизусть весь ее язык жестов и гримасок, продуманных ли или неосознанных, поэтому всегда безошибочно определял насколько она искренна и  врет ли, даже если в этот момент она обманывала саму себя. А она это часто и с упоением делала.