Любовь – чуть ли не единственный "смысл" - достойный жить, отказываясь от собственного досаждающего "я".
Унылую обывательски-бытовую решетку жизни лучше всего наполнить любовными хлопотами, любовными мучениями, причинением этих переживаний, и прояснением болезных дрязг, и умиранием от ревности, и воскрешением от коленопреклонных заверений в твоей единственности, значимости, неповторимости.
Там, в этом отдельном мире, действуют иные законы притяжения, иной состав воздуха, иное течение времени.
Там меченные миряне перестают ощущать бремя себя и бремя жизни.
Твое бархатное тело становится моим персональным космосом, твои невесомые и всепроникающие слова - моей пищей, твои бесконечные мысли – потоками моей крови.
Или по-другому: твое тело становится моим путем, моим планетарным способом познания, твои изречения – моим воздухом, твои грёзы – моими крыльями.

Любовь? Это слово – всего лишь шифр для обозначения энергетически невыразимого.
Тоска на грани сжигающей злости по тебе - становится крепче и острее с каждым часом.
Тоска и депрессия по тому взаимному миру, что инкапсулируется в пространстве времени, когда мы оказываемся рядом.
Контур мира сего - идеально повторяют два наших физиологических тела, до краев наполненные кипучими чувствами: идущие/сидящие/лежащие/летящие рядом.

Язык пытается извернуться, лишь бы выговорить нужные слова, но получается нечто странное, абстрактное, бессильное, раненое.
Дерзки и беззащитны мы, в своем порыве усмирить стихию любви ибо думали, что можно вплести ее в жизнь тайным узором, и укрываться на чужих полях под походным шатром-невидимкой.
А она просвечивает сквозь волокиты слов и сдавливающие умолчания.
А она прорывается сквозь бледную наркоманскую кожу зелеными побегами с белыми цветами, и можно притвориться, что ты несешь букет, но если отъять «букет» от себя, то кровь торопливо закапает и выдаст тебя все равно.
Мы как глупые дети из той пьесы, поем друг другу печальные песни, самозабвенно плачем, и искренне полагаем, что никому не слышны наши обнаженные голоса и не видны слизанные слезы.
Наша тайна густеет, её сакральный узор уже проступает водяными знаками на купюрах повседневности.

Если будем охранять как бесценное, редчайшее сокровище, если глаз не сомкнем, не отлучимся ни на секунду от дела хранения тайны посмертной, то можно длить время, склонившись над пепельницами, и умолять небеса примирить сию чужую объективную жизнь с нами или нас с жизнью.
А мое сердце колибри стенает по тебе, а переживания становятся острее с каждым часом.
И докторский скальпель в моей худощавой бледной руке по-прежнему серебрист, обнажен и остр.

Не смолчалось.
Просто что-то временами вдруг сжимается внутри слева, как щурятся глаза после хорошего глотка крепкого пива.
И сразу встаёт на место. Значит всё хорошо. Значит всё продолжается.
Столько наговорили под дымом кумара. Столько накричали, выплакали, передали телепатически на расстоянии, сожгли клеток мозга в пустом страдании о шлюхах и подонках.
Может быть что-то осталось, хоть одно ключевое слово...
Буду ждать космических сигналов.