На дне лежало что-то оранжевое, уже изрядно уставшее, исступлённо зеркальное и удушенное дымом тяжелых наркотиков. Дождь бил косо, смешиваясь с крупными градинами. Свет фонарей агонизировал в бесстрастных лужах.
Пульс огромного, темного города, бил в гонг и колокола в такт многочисленным шагам прохожих, спешащих по улицам; витиеватым, покрытым бархатным фиолетовым мраком. Глубина подворотен и переулков давала рождение новым легендам.

Он не мог коснуться её плеча, оголенного, прикрытого лишь невесомой тканью прозрачного платка. Она стояла через улицу, медленно, неумолимо поворачиваясь в его сторону. И её глаза, подернутые темной каймой пустоты, обратили на него взгляд, полный безразличия. Красивые, некогда просящие глаза. Теперь они были пугающе глубоки.
Он отвернулся и пошел вниз по улице, мимо опиумного притона, повернул направо и прикурил в переулке.
Надо было любить её, когда они жили в чистилище, нужно было найти её. В аду уже нет смысла спасать её от пустоты и разрывающего холода.
И над городом встало красное солнце.

Иногда Валентина закрывала глаза, и ей виделось, что она в подземелье Древнего Египта, в потрепанной джинсовке, спит у него на коленях.
Это было интересно - всего одна картинка, причудливо переливаясь, объясняла ей счастье. Это - они убегали от оживших мумий в человеческом облике, унося от них магический цветок жизни, чей покой они охраняли.

Утром картинка показывалась ещё раз и исчезала. Днём о ней не думалось - не было ни хорошо по её поводу, ни плохо.
В то время, в котором она жила, ни о каком подземелье Древнего Египта не было и речи. Ни о каком приключении. В этом времени ты можешь купить себе приключение, и на тебе заботливо застегнут ремень безопасности, что бы не дай бог что. Тонкие струнки возбуждения превращаются в стальные канаты зависимости, Валентина видела одни и те же лица, но не находила в них трепета для себя.

Возможно именно поэтому её привлекали трагедии. В них было нечто, что заставляло надламываться её хрупкую тонкую душу, что-то, что позволяло сине-алому соку чувственности капать нежностью на покрытие очередных ключиц.
Когда постоянно ешь солёное - хочется сладкого, когда балуешь себя одним сладким, непременно захочется стейка с солью.
Ближе к двадцать третьему лету она поняла, что жизнь не ограничивается чередой сладкого и солёного.
Она вернулась в свои шестнадцать, где не было ни сладкого, ни соленого, где было много ветра, солнца и трепета белых пальцев.

Иногда это происходит, ты с криком в душе, которого никто не услышит, признаёшь, что время может лечить от чего угодно. Время, заполненное дымом, недосыпанием и сладким шоколадом, чтением взахлеб, работой, которая заставляет конкретно напрягать извилины, масками для волос, очередными каблуками, изучением иностранных языков, тоннами эскизов, которыми завален весь стол и непрерывным острым сексом.

Она перестала придавать значение своей личной жизни. Вместо сладкого можно есть терпкое, вместо соленого - горькое.
Она открывала очередную толстенную книгу, зачитывалась и после задумывалась - почему люди хотят то, чего у них нет?
Почему люди проходят мимо себя без удивления?

Так случается, бывают моменты, когда ты слаб, у тебя на кухне сидит лучший друг и уверяет тебя, что не в зайчиках-поцелуйчиках-цветочках счастье, а в том, какие нам снятся сны, как пронзительно кричат осенью птицы и в том, что летом можно ночевать на крыше, впитывая в себя остатки солнечного тепла, что впитываются в кожу.
И ты хочешь верить, но не веришь. Ты проходишь мимо огромного мира, думая, что несчастен, одинок и болен.

Ты хочешь понимания, философского общения, тока на кончиках пальцев, пронзительных взглядов, призывающих немедленно стянуть одежду и прочих прелестей. Это - чувственная мудрость, цену которой Валентина прекрасно знала, лечилась от цены этой толстыми стёклами солнцезащитных очков и непрерывными мантрами.
У тебя есть всё, а ты стремишься погружаться в пучины, подумала она, перекидывая через плечо шелковый шарф.

Она остывала постепенно, открывая очередную книгу и удаляя очередные фотографии, не забывая после этого чистить корзину.
Отчаянные пальцы, громкий смех и футболки, что висели до колен, мечты наперегонки под бутылкой красного сухого - всё это медленно и верно оставалось в прошлом.
Она училась терпению, как вода. Как вода точила камни своего сознания.
И она знала, что наступит момент, когда лето ударит солнцем по линзам очков, и она увидит смеющуюся парочку на каком-то из очередных перекрестков, увидит - и пройдет мимо. И внутри не дрогнет ни одной струнки.

Предыдущая она бы кричала от неземной боли, но она настоящая, до которой осталась половина книг из личной библиотеки и долгие часы дороги с очередным треком в ушах - она настоящая пройдет мимо. Просто пройдет мимо. Потому что её будут ждать скитания вечные по земле.

Который раз.
Павел приходит на поле и поднимает голову к небу.
Над ним огромные крылья ветряной мельницы, до горизонта же виднеются маки, застилающие лоно земли.
И он ждет ветра.
Это немного страшно. Страшно, когда что-то больше тебя, это животный страх, который не отпускает, но дает Павлу шанс испытать себя, почувствовать себя до глубины, всего, без остатка.
И ветер приходит.
Маки превращают поле в красный океан, они колышутся, они дышат, волны океана накатывают на берег, покидают его и снова накатывают.

Его настоящее. Его взаправду. Его вечное. Его.
Павел раскидывает руки в стороны и кидается в небо. Оно такое глубокое, что падать в него можно бесконечно. Сердце разрывается от его истошного крика.
Он несётся по волнам красного океана, ускоряя шаг, срываясь на бег, кричит во всю глотку, чтобы проснуться.
Открыв глаза он хватает ртом воздух и смотрит в потолок. Каждый солнечный блик отраженного от соседнего дома солнца ему давно знаком.
Каждая деталь пейзажа за окном выверена по линейке его сознания.
Павел давно перестал задаваться вопросами. И очень давно играет на свирели марихуаны.
Утренний чай и утренняя палочка смерти.
Двадцать пять отжиманий и смутное воспоминание того, как он ехал в автобусе и очнулся в поле. Это будет завтра.
А сейчас он открывает старый, порядком покалеченный подтеками кофе и чая личный дневник, открывает его на первой попавшейся странице и читает, складывая остатки мозаики в остром, как бритва сознании.

Июнь. Пройдет ровно год с того момента, как я напишу эти строки. Спустя год я возьму в руки эту залитую чаем тетрадь и улыбнусь. Улыбнусь, читая эти строки. Эти строки буду читать я. Самый настоящий я. Я прочитаю их якобы случайно, вспомнив, что-то об июне и старых записях. Прочитав эти строки, я соберу все свои записи и посвящу ночь их систематизированию, обработке и анализу. Прочитав эти строки я пойму, что сознание неподвластно времени и пространству. В следующий раз я проснусь в том же автобусе, в то же время. Затем я прочитаю это. И вернусь к себе. Уже насовсем.
И со скрежетом.

Навечно.