Через  пару  дней  в  бригаду  прибыло  пополнение.  Со  всей Сибири  и
Забайкалья собрали  безработных,  "бичей", обрядили в  форму, выдали оружие,
погрузили  в  самолет  и  отправили  воевать. Пообещали  золотые  горы.  Все
прибывшие заключили контракт. Первый  опыт боевых  действий "профессионалов"
или "наемников", язви их в душу. Тьфу!
     Часть  этой  "угрозы Дудаеву" еле стояло  на ногах.  По  дороге  успели
променять свой сухой паек на  спиртное и нажраться. Если  бы не товарищи, то
рухнули бы  наземь.  Были  солдаты-срочники.  Те хоть  прошли  подготовку на
полигоне в  Новосибирске,  умели обращаться с оружием.  Многие солдаты  были
добровольцами.  Никогда  на  Руси  не переведутся герои.  На  следующий день
обещали еще  один транспорт с "наемниками". Началась  сортировка.  Глядя  на
пропитые  лица, я думал, что  этим воинам  лет триста, я сам-то мальчиком не
выгляжу,  на  добрый десяток  лет старше, но эти  кадры...  Оказалось, что в
большинстве своем  они все младше меня. Какой-то идиот им  напел, что оплата
их ратного труда будет  сдельно-премиальная. Т.е. оклад сам  по себе, и плюс
за каждую  голову чеченца  будут платить дополнительно.  Естественно строили
они из себя таких крутых боевиков, что Рэмбо, по сравнению с ними, щенок.
     Рядом стояли солдаты, которые на себе испытали все круги ада в Грозном,
и насмешливо, спокойно наблюдали за этим цирком. Постепенно всех разобрали и
развезли по подразделениям.
     В  шесть часов утра все КП  было  поднято по тревоге.  Командир второго
батальона срочно просил прибыть к нему  на позиции для разбора происшествия.
По его словам все живы, но просил прибыть  всех, кто мог передвигаться, и не
занят  сейчас. Чертыхаясь и матерясь  мы оделись  и  во  главе  с  генералом
прибыли  в расположение второго батальона. Зрелище, которое мы увидели, было
колоритнейшее. Батальон был построен и разделен на три части. В первой части
находились  солдаты,  которые  участвовали в  штурме  Грозного, и  несколько
солдат-срочников,  прибывших  вчера;  вторая   группа  --  человек  двадцать
пять-тридцать из вновь прибывшего "народного ополчения".  Все, кто находился
во второй и третьей  -- самой многочисленной -- группах, были с глубочайшего
похмелья. У третьей группы все лица  были разукрашены.  У некоторых начинали
"зацветать" синяки под  глазами, губы и  носы у  всех были  разбиты в кровь,
форма  была перепачкана  кровью, оружие было  сложено  перед  ними. Первая и
вторая группа были вооружены. Комбат скомандовал  и  отдал рапорт  (доложил)
генералу, а затем начал рассказывать:
     Проснулся  в час  ночи и,  как обычно,  пошел проверять несение  службы
часовыми. В  третьей роте -- тишина. Бойцов в окопах  нет. Думаю: все!  Либо
вырезали,  либо рота  в  полном составе дезертировала к  противнику,  аж пот
прошиб.  Поднимаю всех  свободных офицеров, идем  на поиски. Нет  никого, ни
трупов, ни следов борьбы,  ни  оружия.  Точно,  по-тихому поднялись и ушли к
духам. Слышим на  сопке, что  рядом, возня  и разговоры.  Смотрим в  приборы
ночного  видения. А там вся рота, упитая вусмерть, устроила соревнования  по
слалому. Садятся  на автомат,  приклад в землю, и  на этих импровизированных
салазках лихо объезжают  деревья,  кустарники.  Сталкиваются друг  с другом,
падают, веселятся. Пикник на обочине жизни устроили себе, сукины дети. Мы их
всех  переловили, кое-как построили, оружие отобрали.  Темно стало, почти ни
черта не видать, пересчитали, вроде все балбесы на месте. Подводят ко мне по
одному. Я голос изменил и  спрашиваю: "Ты знаешь, где находишься,  скотина?"
Тот и  отвечает: "Нет!" Я: "Ты  в плену,  русская свинья.  Будешь  в русских
стрелять  -- оставим  в живых!"  Парень  отвечает: "Стреляйте, режьте,  но в
своих  стрелять не  буду!"  Наш парень!  Мы его  спать отправили. Следующего
вызываем, те же вопросы, тот  отвечает: "Буду!" Что мне оставалось делать --
в ухо и в обоз. Третьего вызываем, а тот отвечает: "Как  прикажете!" И этому
гаду  в ухо,  бойцы  мои  проверенные тоже в стороне  не  остались, пару раз
приложились. Короче  из  ста  сорока "наемников-ополченцев" только  тридцать
отказались воевать против  нас.  Готовы  были  принять смерть,  а остальных,
товарищ  генерал,  прошу сегодня же отправить обратно  в те военкоматы,  что
призвали их на службу. Вот рапорт.
     Мы  внимательно  стали  рассматривать  третью группу,  готовую  воевать
против своих же. У  всех чесались руки, но, судя по их лицам,  бойцы  им уже
популярно  ночью объяснили, что те не правы. "Предатели" ежились  под нашими
пристальными взглядами.  Некоторые  пытались  что-то  объяснять,  что у  них
семьи,  дети.  Но  все  это  только  вызывало чувство ненависти,  презрения,
отвращения. О такую  мразь не хотелось даже руки  марать. Любой солдат,  что
прошел Грозный и выжил, стоит памятника из золота и уважения. Я уже говорил,
и  не  боюсь  повториться,  что каждому  из  них  я  готов  лично,  прилюдно
поклониться в ноги. Они, пацаны девятнадцати-двадцати лет не понимали своего
величия, величия  своего духа, Поступка,  который  они совершили. Из трехсот
семидесяти   пяти   человек  во  втором   батальоне  сейчас   оставалось  от
первоначального состава двадцать восемь. Страшная статистика. И никто из нас
не  посмел  даже осудить на словах  этих  парней, за то, что они разбили эти
морды.  За  тех,  кто  остался  на  Минутке, в Северном, у  железнодорожного
вокзала,  у гостиницы "Кавказ", и во многих-многих местах братской могилы --
Грозного.
     Ближе к  обеду привезли  еще  около  пятидесяти  человек пополнения,  в
основном  были  опять  "наемники". Всего  их  доставили  в  Северный  двести
двадцать, и планировалось еше завезти в несколько этапов. Сволоту из второго
батальона набили,  как  сельдей  в  бочку,  и  обратным рейсом  отправили на
родину.