В сентябре 1944 года я пошел в 1 класс, голодный и оборванный. В школе от голодных обмороков я падал под парту. Ходил в лохмотьях. Был предметом насмешек и не мог защититься. Был слишком стеснительным, робким, застенчивым. Если у меня в классе не было ручки или чернил, я просто сидел за партой и плакал. Иногда ученики говорили об этом учительнице. Та удивлялась: «Да что, у Андрея нет языка?!» Если мне надо было в туалет — я боялся отпроситься.

Я плохо видел написанное на доске — врожденная близорукость, сейчас у меня очки: — 4,0. Я боялся спросить, что написано на доске, плохо различал — нервничал, плакал. Очков у нас и не было в те годы, нас не проверяли на зрение, а потом с возрастом боялся клички «очкарик». Очки я стал носить только с тридцати лет, когда женился.

Так как в школе я не усваивал материал со слов учителя — по рассеянности, а с доски — по слепоте, то усиленно занимался дома самостоятельно, по учебникам. Так появились у меня скрытность, уединенность, отчужденность.

...всю жизнь меня унижали, топтали, я отчаялся, я бесхарактерный, не мог защититься от ребят. Они меня били из-за моей неуклюжести, замедленности действий, рассеянности, называли растяпой, размазней, бабой, не мог я дать им сдачи. Слезы обиды душили меня всю жизнь. Я стеснялся даже того, что появился на свет. Помню, прятался в бурьяне, пока не придет мать.

...c мамой отношения нормальные, в общем хорошие. Она никогда не наказывала, но и не ласкала, да и какие там ласки, когда на работе от зари до зари. Тогда все от голода вымирали, так что главная ласка был кусок хлеба.

....Отец тихий, скромный, я больше похож на него.. Я молился богу, чтобы отец побыстрее вернулся из ссылки (после плена) и защитил меня. Вспоминаю, как в те годы, в холодной хате — каждый раз, когда оставался в одиночестве, — становился на колени перед иконой в углу и молился: «Господи, верни мне папу!» И в 1949 году мой отец вернулся с войны. Больной, с туберкулезом легких, харкал кровью, лежал, стонал. Нужно было хорошее питание, а его не было. У матери тоже были частые головные боли, но в колхозе не лечили. И не знали болезней в то время. Он защищал меня, но не очень, поэтому я старался не выходить на улицу...

    На нашей сельской улице сидели ребята и девчата. И я иногда, правда, очень редко, был с ними. Дело в том, что я был единственным десятиклассником на двух этих улицах. Остальные работали в колхозе или бездельничали. Меня считали слишком грамотным. Я видел, как они играли, катались по траве, как ребята щупали девчат.

    Но я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах. Если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, боялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться со скамейки; Родители всем детям ставили меня в пример: «Какой Андрей тихий, скромный, и учится в десятом классе, и дома работает, и в колхозе». А меня это бесило — я был одиноким, отчужденным.

    Весной 1954 года, в 10 классе, я однажды сорвался. К нам во двор зашла Таня Бала, тринадцати лет. Из-под платья у нее выглядывали синие панталоны. Она спрашивала сестру, которой в то время не было дома. Я ей сказал об этом, но она не уходила. Тогда я толкнул ее, повалил, а сам лег на нее. Это было под деревьями. Я ее не раздевал, не трогал и сам не раздевался. Но только - я лег на нее, как у меня наступило семяизвержение. Я очень переживал эту свою слабость хотя никто этого не видел. И после этого несчастья я решил укротить свою плоть, свои низменные побуждения. Затем написал клятву: «Pizda — орган размножения человека. Клянусь не трогать ничьей, кроме своей жены». Клятву спрятал в укромном месте.

    ...мне нравилась в 10 классе девушка, Лиля Барышева. Она жила в железнодорожной будке на станции — мы были у нее однажды с одноклассниками. Мне нравилось, как она играла роль партизанки в самодеятельном спектакле. Нравились ее скромность, женственность. Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю. Своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть.
    Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел...

    Я видел один выход — проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви.