чем отличается любовь к себе от эгоизма?В качестве комментария к теме развития полового влечения обратимся к взглядам одного из ярчайших представителей неофрейдизма — американского психолога, философа, социолога Эриха Фромма (1900— 1980) — известного автора таких основополагающих произведений, как «Бегство от свободы», «Человек для себя», «Здоровое общество» и др.
Дело в том, что, оставляя в стороне подробный разбор З.Фрейдом явления нарциссизма, в нашем пособии мы предпочли не идти пока за Фрейдом в этой большой и сложной теме, а предварительно ознакомиться с фроммовским пониманием явления «любви к себе», каковым, казалось бы, и является нарциссизм. Так это или нет и как связаны эти понятия, наконец, существует ли на самом деле любовь к себе, читатель узнает из публикуемого реферата одного фрагмента книги Э.Фромма «The Art of Loving» (1962).
Широко распространено мнение, пишет Э.Фромм, что любить себя грешно, а других людей — добродетельно, и что любовь к себе — это эгоизм. Дескать, в той мере, в какой человек любит себя, он и не любит других. И взгляд этот издавна бытует на Западе. Дж.Кальвин, например, говорит о любви к себе как о «чуме» (John Calvin. Institutes of the Christian Religion, translated by J.Albau. Presbyterian Board of Christian Education. Philadelphia. 1928. chap.7. par.4. p.622.). И хотя З.Фрейд изъяснялся на эту тему в психологических терминах, смысл его суждений, однако, таков же, как и кальвиновских.
Для Фрейда любовь к себе это то же, что и нарциссизм: обращение либидо на самого себя. Нарциссизм являет собой раннюю стадию детства и человеческого развития. Взрослый человек, который в своей жизни возвращается к нарциссистской стадии, неспособен любить, а в крайних проявлениях это ведет к безумию. Фрейд утверждал, что любовь — это проявление либидо, и если оно направлено на других людей, то это любовь, а если на самого носителя его — это любовь к себе.
Следовательно, понятия «любовь» и «любовь к себе» взаимно исключаются в том смысле, что, чем больше первая, тем меньше вторая. И если любить себя — плохо, то отсюда следует, что не любить себя — добродетельно?
Так возникают вопросы. Имеется ли существенное психологическое противоречие между любовью к себе и любовью к другим людям? Любовь к себе это явление эгоизма, или они противоположны? Действительно ли эгоизм современного человека выражается в интересе к себе как к индивидуальности со всеми ее интеллектуальными, эмоциональными и чувственными возможностями? Не стал ли эгоизм придатком социально-экономической роли индивида? Тождественен ли эгоизм любви к себе или он является следствием ее отсутствия?
Прежде чем обсуждать психологический аспект эгоизма и любви к себе, скажем о логической ошибке в определении того, что любовь к другим и любовь к себе взаимно исключают друг друга. Если добродетельно любить ближнего как человеческое существо, то должно быть добродетелью (а не пороком) любить и себя как человеческое существо.
Не существует такого понятия человека, в которое не было бы включено «Я» сам. Доктрина, которая провозглашает такое исключение, доказывает тем самым свою внутреннюю противоречивость. Идея, выраженная в библейском «возлюби ближнего как самого себя», подразумевает, что уважение к собственной целостности и уникальности,-любовь к самому себе и понимание себя не могут быть отделены от уважения, понимания и любви к другому индивиду. Любовь к своему собственному «Я» нераздельно связана с любовью ко всем другим существам.
Так мы подошли к основным психологическим предпрсылкам, на которых построены выводы нашего рассуждения. В основном они таковы: не только другие, но и сами мы являемся объектами своих чувств и установок. Во-вторых, установки по отношению к другим и по отношению к себе самим не только далеки от противоречия, но основательно связаны. А это означает, что любовь к другим и любовь к себе не составляют альтернативы. Напротив, установка на любовь к себе будет обнаружена у всех, кто способен любить других.
Любовь в смысле связи между «объектами» и чьими-то собственными «Я» в принципе неделима. Подлинная любовь выражает созидательность и предполагает заботу, уважение, ответственность и понимание. Это не аффект вследствие подверженности чьему-то воздействию, а активная борьба за развитие и счастье любимого человека, исходящая из самой способности любить. Осуществление и сосредоточение способности любить происходит в любви к кому-либо.
Основной заряд, содержащийся в любви, направлен на любимого человека как на воплощение существеннейших человеческих качеств. Но эта любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку как таковому. «Разделение труда» душевного, как называл это Уильям Джеймс, когда человек любит свою семью, но не испытывает никакого чувства к «не своему, чужому», означает не что иное, как принципиальную неспособность любить.
Любовь и интерес к людям являются не следствием, как часто полагают, а предпосылкой любви к отдельному индивиду. Из этого следует, что собственное «Я» должно быть таким же объектом любви, как и другой человек.
Утверждение своей собственной жизни, счастья, развития, свободы коренится в своей собственной способности любить, то есть в заботе, уважении, ответственности и понимании. Если индивид в состоянии любить созидательно, он любит и себя. Если же любит только других, он вообще не может любить.
Как же объяснить эгоизм, считая, что любовь к себе и любовь к другим принципиально связаны? Ведь он, очевидно, исключает всякий истинный интерес к другим?
Эгоистичный человек интересуется только собой, желает всего только для себя, чувствует удовлетворение не тогда, когда отдает, а когда берет. На внешний мир он смотрит только с точки зрения того, что он может получить от него. У такого человека отсутствует интерес к потребностям других людей и уважение к их достоинству и целостности, он не может видеть ничего, кроме самого себя. Все и вся он оценивает с позиции полезности ему самому. В принципе он не способен любить.
Не доказывает ли это, что интерес к другим и интерес к самому себе неизбежно альтернативны?
Это было бы так, если бы эгоизм и любовь к себе были тождественны, но такое предположение как раз и является заблуждением, ведущим к столь многим ошибочным заключениям. Эгоизм и любовь к себе, не будучи тождественны ни в коей мере, являются прямыми противоположностями.
В том-то и дело, что эгоистичный человек любит себя не слишком сильно, а очень слабо, в принципе он ненавидит себя. Отсутствие нежности и заботы, которые составляют только частное выражение отсутствия созидательности, оставляет его пустым и фрустрированным. Он неизбежно несчастен и тревожно силится урвать у жизни удовольствия, получению которых сам же и препятствует. Людям кажется, что он слишком много заботится о себе, но в действительности он делает лишь безуспешные попытки скрыть и компенсировать свой провал в деле заботы о своем собственном «Я».
Фрейд придерживается мнения, что эгоистичный человек влюблен в себя, он на-рциссист, раз отказал другим в своей любви и направил ее на свою собственную особу. И в самом деле, эгоистичные люди неспособны любить других, но они неспособны любить и самих себя.
Эгоизм легче понять, сравнивая его с поведением, например, чрезмерно заботливой матери. Хотя она искренне убеждена, что очень нежна со своим ребенком, в действительности в ней глубоко подавлена враждебность к жизни и, таким образом, к объекту ее интереса: забота чрезмерна не потому, что она слишком любит ребенка, а потому, что вынуждена компенсировать отсутствие у нее способности любить вообще и в частности его.
Такая теория природы эгоизма рождена психоаналитическим опытом изучения невротического «отсутствия эгоизма». Этот симптом невроза наблюдается у немалого количества людей, которые обычно обеспокоены не самим этим симптомом, а связанными с ним другими — депрессией, утомляемостью, неспособностью работать, неудачей в любовных делах и т.п. «Отсутствие эгоизма» ими не только не воспринимается как симптом болезни, но часто кажется спасительной чертой характера, которой такие люди даже гордятся.
Человек, якобы лишенный эгоизма, «ни
чего не желает для себя», он «живет только
для других» и гордится тем, что не считает
себя сколь-нибудь заслуживающим внима
ния. Его лишь озадачивает то, что, вопреки
своей неэгоистичности, он все же несчастен,
а его отношения с самыми близкими людь
ми неудовлетворительны. Психоанализ по
казывает, что «отсутствие эгоизма» не явля
ется чем-то, существующим независимо от
других невротических симптомов: это один
из них, а зачастую и самый главный симп
том.
Когда у человека парализована способность любить или наслаждаться чем-то и он проникнут враждебностью к жизни, то за фасадом неэгоистичности скрыт утонченный, но от этого не менее напряженный эгоцентризм. Такого человека можно вылечить, только если его неэгоистичность будет признана болезненным симптомом в ряду других (невротических) симптомов, и у него будет откорректирована нехватка созида-тельности, которая коренится как в «неэгоистичности», так и в других затруднениях.
Природа неэгоистичности становится особенно очевидной в ее воздействии не на себя, а в нашей культуре наиболее часто во влиянии «неэгоистичной» матери на своего ребенка. Она убеждена, что благодаря ее неэгоистичности ребенок узнает, что значит быть любимым, и увидит, что значит любить. Однако результат ее неэгоистичности совсем не соответствует таким ожиданиям.
Ребенок не обнаруживает счастья убежденности в том, что он любим. Он тревожен, напряжен, боится материнского неодобрения и опасается, что не сможет оправдать ожиданий матери.
Обычно он находится под воздействием скрытой материнской враждебности к жизни, которую скорее чувствует, чем ясно осознает. В конце концов, он сам заражается этой враждебностью. В целом воздействие неэгоистичной матери не слишком отличается от воздействия матери-эгоистки. Зачастую оно даже хуже, так как именно неэгоистичность матери удерживает детей от критического отношения к ней, а ведь на них лежит обязанность не обмануть ее надежд. Так их учат нелюбви к жизни под маской добродетели.
И наоборот. Тот, кто взялся бы изучать влияние матери, по-настоящему любящей себя, он увидел бы, что нет ничего более способствующего привитию ребенку опыта любви, радости и счастья, чем любовь к нему матери, которая себя любит.
Эти идеи любви к себе невозможно суммировать лучше, чем цитируя высказывание об этом Мейстера Экхарта: «Если ты любишь себя, ты любишь каждого человека так же, как и себя. Если же ты любишь другого человека меньше, чем себя, то в действительности ты не преуспел в любви к себе. Но если ты любишь всех в равной мере, включая и себя, ты будешь любить их как одну личность. И личность эта есть и Бог и человек. Следовательно, тот великая и праведная личность, кто, любя себя, в равной мере любит всех других» (Проповеди и рассуждения. М., 1912).
В своей рецензии на книгу «Здоровое общество» (в журнале Pastoral Psychology, September, 1955), пишет Э.Фромм, Пауль Тил-лих выдвинул идею, что легче было бы упразднить двусмысленный термин «любовь к себе» и заменить его термином «естественное самоутверждение» (natural self-affirmation), или «парадоксальное самовосприятие» (paradoxical self-acceptance). Все же нельзя согласиться с ним в этом вопросе: в термине «любовь к себе» (self-love) парадоксальный элемент любви к себе выражен более отчетливо, считает Э.Фромм. Любовь — это установка, которая охватывает все объекты, включая и самого любящего. Не нужно также забывать, продолжает Э.Фромм, что термин «любовь к себе» в том смысле, в каком он употреблен здесь, имеет свою историю: Библия говорит о любви к себе, когда советует «люби своего ближнего как самого себя». Мейстер Экхард говорит о любви к себе в том же самом смысле.
