почему люди на фотках хуже чем в жизни?

Где бы он ни был и что бы он ни увидел, он все фотографировал. Он делал
снимки со своих друзей и этим превращал  их  в  своих  врагов.  Он  снимал
маленьких детей и вселял отчаяние в  сердца  любящих  матерей.  Он  снимал
молодых женщин, и на их семейное счастье ложилась тень. Один юноша  как-то
влюбился в девушку, которая, по мнению его друзей, была ему  не  пара.  Но
чем больше они чернили ее, тем больше он к  вей  привязывался.  Тогда  его
отцу  пришла  в  голову   счастливая   мысль,   и   он   уговорил   Беглли
сфотографировать ее в семи различных позах.
   Когда влюбленный увидел первую фотографию, он сказал:
   - Что за уродство! Чья это работа?
   Когда Беглли показал ему вторую, он сказал:
   - Слушайте, дорогой мой, да тут нет ни капли сходства. У вас она  вышла
безобразной старухой.
   При виде третьей он сказал:
   - Помилуйте, что вы сделали с ее ногами? Не может быть, чтобы они  были
такого размера. Это противоестественно.
   Увидав четвертую, он воскликнул:
   - Пресвятое небо! Во  что  вы  превратили  ее  фигуру?  Как  это  могло
получиться?
   При взгляде на пятую он зашатался.
   - Великий боже, - воскликнул он, содрогаясь от ужаса. - Это не человек,
а призрак! У людей такого выражения лица не бывает!
   Беглли уже начал  не  на  шутку  обижаться,  но  его  взял  под  защиту
находившийся тут же отец молодого человека.
   - Беглли тут ни при чем, - стал вкрадчиво уверять пожилой джентльмен. -
Он не виноват. Что такое фотограф? Простое орудие в руках науки. Его  дело
- установить аппарат,  а  тот  уже  сам  изображает  все,  что  перед  ним
оказалось... Не надо, - продолжал пожилой  джентльмен,  удерживая  Беглли,
который собирался продолжать демонстрацию своих произведений, - не  стоит,
не показывайте ему двух остальных...
   Мне жаль бедную девушку! Она, по-видимому, искренно любила этого юношу,
и наружность у нее была нисколько не хуже, чем у других. Но какой-то  злой
дух, казалось,  вселился  в  аппарат  Беглли.  С  непогрешимым  инстинктом
литературного критика он схватывал недостатки и преувеличивал их до  такой
степени, что они затмевали все достоинства. Человек с прыщом превращался в
прыщ с человеком на заднем плане. Люди с резкими чертами лица  становились
придатками к своим собственным носам. Никто не подозревал того,  что  один
из наших соседей уже четырнадцать лет носит парик. Аппарат Беглли сразу же
раскрыл обман, притом с такой очевидностью, что все друзья этого  человека
долго удивлялись, как это могло ускользнуть от их внимания.
   Аппарату, очевидно, нравилось показывать человечество  с  самой  плохой
стороны. Невинные младенцы у него неизменно получались с  хитровато-глупым
выражением лица. Молодым девушкам приходилось выбирать, что им  больше  по
вкусу: лицо бессмысленно идиотское или  злое,  как  у  начинающей  ведьмы.
Кротких старушек аппарат делал наглыми  и  циничными.  Нашего  священника,
прекраснейшего пожилого джентльмена, Беглли изобразил каким-то  дикарем  с
нависшими бровями и с явно недоразвитым интеллектом.  Виднейшего  адвоката
города он запечатлел с таким лицемерным выражением лица, что не многие  из
видевших его портрет решались потом доверять ему свои дела.
   Мне, пожалуй, не следовало бы говорить о себе,  так  как  я  могу  быть
пристрастным. Скажу одно: если я хоть чуточку похож  на  свою  фотографию,
сделанную Беглли, то все, что критики когда-либо и  где-либо  говорили  по
моему адресу, справедливо и даже больше чем справедливо.  Однако  я  готов
утверждать - хоть я и не претендую на красоту Аполлона, - что левая нога у
меня отнюдь не длиннее правой и вовсе не изгибается дугой.  Это  я  берусь
доказать. Беглли  уверял,  что  с  негативом  что-то  произошло  во  время
проявления, но на фотографии этого пояснения нет,  и  потому  я  продолжаю
считать себя незаслуженно оскорбленным.
   Аппарат в руках Беглли не подчинялся никаким законам перспективы  -  ни
божеским, ни человеческим. Я видел фотографию его дядюшки, снятого рядом с
ветряной мельницей, и пусть любое беспристрастное лицо решит, кто  из  них
больше - дядя или мельница.
   Однажды он вызвал целый скандал в нашем приходе, демонстрируя  карточку
всем известной и уважаемой незамужней особы, держащей на коленях  молодого
человека. Черты лица этого джентльмена были расплывчаты и  костюм  казался
до смешного детским, - между тем, если бы он встал, рост  его  был  бы  не
меньше шести футов и четырех дюймов. Одной рукой он обнимал ее за  шею,  а
она держала его за другую руку и фальшиво улыбалась.
   Имея некоторое представление о фотографической машине Беглли, я  охотно
поверил объяснению этой дамы, утверждавшей, что мужчина на  ее  коленях  -
это ее одиннадцатилетний племянник, но  люди  недоброжелательные  смеялись
над ее попытками оправдаться, а то, что  получилось  на  снимке,  говорило
против нее.
   Все это происходило на  заре  всеобщего  увлечения  фотографией,  когда
малоопытным людям даже нравилось по дешевке запечатлеть свои черты. И  вот
почти все, жившие на три мили  в  окружности,  раньше  или  позже  сидели,
стояли, облокачивались или лежали перед Беглли. В результате  ни  в  одном
приходе люди не отличались таким смирением, как в нашем. Взглянув на  свою
фотографию, снятую Беглли, никто уж не  мог  грешить  тщеславием.  Каждому
портрет открывал глаза на его недостатки.
   Спустя некоторое время какой-то злонамеренный человек изобрел кодак,  и
Беглли стал  появляться  всюду  притороченным  к  предмету,  напоминающему
миссионерский ящик сверхкрупного калибра. На  ящике  была  надпись,  смысл
которой сводился к тому, что стоит Беглли нажать на  спуск,  как  человек,
очутившийся  перед  объективом,   будет   сфотографирован   в   совершенно
непристойном виде.
   Для  всех  знакомых  Беглли  жизнь  стала  сплошным   испытанием,   все
ежеминутно  боялись,  что  он  застигнет  их  в  нежелательном  виде.   Он
увековечил с  помощью  моментальной  фотографии  своего  отца,  когда  тот
отчитывал садовника, и младшую сестру в тот момент, когда она прощалась  с
дружком у садовой калитки. Для него не было  ничего  святого.  Он  щелкнул
спуском кодака, стоя позади процессии во  время  похорон  своей  тетки,  и
запечатлел, как  один  из  ближайших  родственников  покойной,  закрываясь
шляпой, шептал на ухо брату веселый анекдот.
   Общественное негодование  уже  достигло  предела,  как  вдруг  в  нашей
местности  появилось  новое  лицо  -  молодой  человек   по   имени   Хэй,
подыскивавший спутников для летней экскурсии в  Турцию.  Все  с  восторгом
подхватили эту идею и рекомендовали ему взять с собой Беглли. Мы возлагали
большую надежду на эту поездку, мечтали, что Беглли нажмет на спуск своего
кодака около  гарема  или  за  спиной  какой-нибудь  султанши  и  найдется
башибузук или янычар, который навсегда освободит нас от него.