Человек, находящийся в ложном информационном пространстве и, не имеющий истинных ориентиров - пылинка, носимая непредсказуемыми воздушными, потоками. Такой песчинкой, прожив почти четверть века, был я. Прочитанные мною книги соцреализма, романтические, фантастические и прочие, заваривая неудобоваримую кашу в голове, никак не увязывались с моей реальной жизнью. Призывы официоза совершенно не трогали и только вызывали неприятие. Попытки прибиться к какому-нибудь берегу, найти своих, какую-либо опору в жизни, тоже не приносили каких-то особо радостных результатов.
Как снег на голову, вдруг исполняется мечта мастурбирующего подростка. Предыдущие опыты с женщинами достаточно легко начинались, с еще большей легкостью и заканчивались. А здесь в обмен на обладание женщиной, нежная забота, как о ребенке, вера в меня. Не избалованный до этого вниманием, весь в соплях идеализаций и комплексов, без веры и любви, я эгоистично полоскался в этой заботе, как воробей в луже. Постепенно растрачивал Людмилину любовь и до-верие, терял мужское начало и, взращивая в ней гордыню, сам превращался в привычный предмет обихода и персонаж анекдота уже из жизни семейной.
Написал слово доверие через дефис, чтобы лучше прочувствовать мною полученный, но не оправданный до поры аванс.

                             Бой-баба – женщина-мальчик.
                             Бой-баба – этим сваи бить.
                             Нос в табаке, вина стаканчик.
                             Казалось бы, с такой жить, не тужить.

                             Покровительственное: «Зайчик»,
                             Но, как не пытайся изворачиваться и хитрить,
                             Не вздумай засунуть в рот пальчик,
                             За все в этой жизни надо платить.

                             А расплачиваются не только мальчики и девочки,
                             К концу жизни сидящие на скамеечке.
                             Это болото засасывает детей и внуков,
                             Уходят люди с вонью чмокающих звуков.

Людочка, милая моя, единственная моя!
Прости меня.
Я тогда, больше тридцати лет назад, еще не умел и не мог ответить, одарить тебя любовью, я был нищ. Это ты была королевой и по-царски щедра. Ты дарила, не меряя, не подсчитывая барыши.
Восхищаюсь тобой, твоей энергией и интуицией. Ведь верила и знала твоя сущность, когда сам еще даже не догадывался, что смогу я стать и Мужем твоим, и Отцом детей твоих.
Прости меня, что не верил, не любил, говорил пустые слова и позвать мне тебя было некуда.
Прости, что, при тогдашней толстокожести и неблагодарности своей, не смог прочувствовать и осознать твою любовь.
Прости за шоковые, драконовские методы, к которым временами приходиться прибегать сейчас, чтобы свернуть шею твоей непомерно возросшей гордыне. Выросшей на почве моей безответственности, из-за моей безалаберности.

                              Ненавижу в тебе гордыню.
                              Не приемлю твои нытье и лень.
                              Этой серостью мажешь, Бог знает,
                              Может последний прекрасный день.

Прощаю и я тебя за гордыню и пока еще непокаяние, за забвение звания-должности Человека, Жены, Матери.
За то, что заразила этой проказой нашу дочь и та теперь в неприятии отца, не может быть счастлива ни с одним мужчиной. За сына нашего, который, глядя на тебя, не хочет услышать отца и живет в суете и комплексах.
Прощаю за то, что при всей твоей громадной энергетике, не хватило в тебе терпения, терпимости, прощения и превратилась ты из королевы в торговку и кухарку.
Прощаю за предательство своей любви.
У людей принято за гораздо менее тяжкие преступления лишать жизни.
Я же тебя не только прощаю, я тебе бесконечно благодарен. Не останься я тогда на твоей веранде, не потянись я за твоей любовью, неосознанно, как росток за солнцем, кто знает, смог бы я сам в этой жизни почувствовать, что это такое - любовь?
Скорее всего, был бы респектабельным, добропорядочным гражданином Латвии и, как говорится сейчас, под самую завязку прилично упакован. Наверняка уже посетил бы и Тель-Авив, и Нью-Йорк, и Париж, не говорю о Турции. Имел бы теплый ватерклозет и все принадлежности к нему.
Наверняка был бы постоянным, прилежным пациентом заботливых и старательных врачей, в лечении того букета заболеваний, что люди считают неизбежным в моем возрасте.
Но смог бы я найти себя, прийти к Богу?
Не уверен.
Зато сейчас верю и уже знаю, что сможешь ты все вспомнить. И тогда мы уже вместе справимся и возродим твою Любовь. И ты снова почувствуешь себя любящей, но теперь еще и любимой Женщиной.

                             Не со мной и не с ними, в общем, ни с кем.
                             Ни в горе, ни в радости, то есть ни с чем.
                             Ни там и не здесь – это нигде,
                             В общем и в частности в пустоте.

                             Долго мы жили вместе,
                             Но были врозь.
                             Тридцать лет супружеской жизни –
                             Изнурительный кросс.

                             Продвигаюсь, здоровею, расту,
                             Любое дело мне теперь по плечу
                             И прекрасную свою женщину
                             Я все чаще и чаще хочу.

                             Ты меня соблазнила уже давно.
                             Не нужны теперь дешевые ухищрения.
                             Ни туфли на высоком каблуке,
                             Ни с тайным умыслом угощения.

                             На продавленном диване,
                             Как будто бы на своем.
                             И не важно в доме мы или в палатке.
                             Главное, что вдвоем.

                            Это уже не страсть, а чувство,
                            Не ремесло давно, но искусство.
                            Искусства познавать, созидать, творить.
                            Жить в Любви и здоровье. И не тужить.

Лежу на уступе скалы в изнеможении. Руки в кровь, тело гудит от напряжения и усталости, воздух с хрипом проходит в легкие, сердце колотится и вырывается из груди. Ощущение, что вот-вот умру. Ведь полез в гору, наслушавшись песен альпинистов профессионалов, без опыта, без инструктора, без напарника и страховки.
Но прислушиваюсь, а душа-то поет те самые песни, расцвечиваясь всеми цветами радуги, зовет еще выше и каждая клеточка организма начинает подпевать. И вид открывается с моего уступа настолько великолепный, что дух захватывает, и становится неинтересно слушать мысль, которая витает где-то рядом. А шепчет она, что в долине сочная трава и можно почти вольно пастись и не важно, что тебя стригут и погоняют. Можно даже самому стать вожаком какой-нибудь отары, пастырем, бригадиром, бугром, капо и пользоваться привилегиями. Ведь кормили тебя в армии, особенно под Вентспилсом, в окружении колхозных полей, когда к солдатскому столу попадали даже овощи и фрукты, вполне прилично. Раз в неделю баня, чистые белье и портянки. И эрзац-истина была подана уже в готовом виде: «Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом». Вспомни, ведь екнуло, что-то в тебе, когда ты узнал, что тебе присвоили звание ефрейтора и промелькнуло сожаление, что тебе дальше ничего не светит.
Но эта порхающая вокруг меня мысль абсолютно не греет, да и знаю уже, что путь туда вниз или в орлином полете, или, сорвавшись вместе с камнепадом, когда в этом падении лавина, погребет под собой не только меня.

Прочитал Людмиле свое признание в любви. В ответ, полное неприятие. И Ирина некрасива и мама не такая, и вообще, все не так. Чувства, мысли, слова, незамеченными, прошли мимо. Единственное, что четко уложилось, даже как-то обрадовало – признание жестких мер войны с гордыней.
Слепой и глухой слышит и видит только то, что хочет почувствовать.
Попробовал смоделировать ее теперешнее мировосприятие и получилась примерно такая неприглядная картинка: «У меня был злейший враг. Лупоглазая, носатая, с мать ее, жидовкой. Но, с помощью моей мудрой и умной мамы наши, как всегда победили и я отвоевала, получила в награду себе раба».
Заработал то, что долго по жизни закладывал сам. Судя по ее реакции, если очистить от словес, которых в этот раз почти не было, попал в самую десятку:
«Если ты не откажешься научаться любить, вспомнишь о своем королевском достоинстве, вновь сможешь Давать и Благодарить и кому-либо удастся нас разодрать, разлучить, для меня это будет громадная потеря.
Я пришел к осознанию ответственности за воспитание своей жены, к пониманию ответственности за жизнь детей и потомков своих, но если меня очередной раз предаст и, подняв хвост, уйдет кухарка, удерживать не стану и особо переживать не буду».
«Знаешь, почему капитан тонущего корабля предпочитает погибнуть вместе с судном?» - говорю ей: «Он не хочет быть судимым людьми за свои ошибки и выносит приговор себе сам. Ты же, покапитанив и утопив семейный корабль, пусть при моем попустительстве – это я позволил тебе штурвалить, всплыла, как говно и мажешь этим продуктом всех вокруг. И самый главный враг и обвиняемый у тебя я».
Людмилины слова после секса: «Ну, ты, бродяга, силен». Говорю ей: «Не слышу благодарности». Она: «Но ведь я тебя похвалила». «Похвала – это для комплексующих дураков, не знающих себе цену, а мне нужно пожелание, от души данное – Спаси Вас Бог. Ты же совсем разучилась дарить другим Благо».
Не хочет пока жена моя в гордыне своей и непрощении почувствовать ответственность ни за мысли свои, ни за слова, ни за поступки.
Но, ничего, еще не вечер и жизнь-творчество продолжается.

Пятьдесят девять лет, полет нормальный. День рождения пришелся на пятницу в мою смену. Утром позвонил Райт, поздравил. Очень обрадовался этому звонку. Мы с ним уже один раз встретились и очень мило пообщались. Подарил я ему распечатку записок и снабдил информацией доселе ему неведомой и его заинтересовавшей. Кроме прочего, рассказал о тех стереотипах мышления, которые дают, беспокоящий его, простатит, о ритуале очищения в церкви с четырьмя свечами. Спрашивает: «А если я пойду туда с корыстной целью?» Говорю: «Ты же идешь в церковь добровольно, никто тебя туда не гонит, да еще просить прощения и прощать, значит, уже признаешь, что на все воля Божья».
Телефонная трель прозвучала, когда мы беседовали с Мишкой возле его машины. Как обычно он в суете назначил встречу на нейтральной территории и передал мне в подарок бутылку французского коньяка и сигару «Партагас».
Они с Настей ждут ребенка шесть месяцев, а «Узи» никак не может определить пол.
Люда вместе с розочкой преподнесла подарок. Уволилась все-таки, опять не посоветовавшись со мной, с работы, которая нас кормила, очередной раз, усложнив задачу нашего выживания.
Уже на службе позвонил Лене и Володе-гусару, удивив обоих, желанием услышать их пожелания к своей годовщине. От Володи получил дежурные слова о здоровье и успехах. Леня, если перевести на язык попсовых знаменитостей, высказался: «Пусть пипл схавает твой товар, купив его, как можно дороже и поможет тебе подняться и разбогатеть».
Еще один звонок сделал Дмитрию Бружмелю, на радиостанцию «Домская площадь», с просьбой поздравить себя любимого. Но, пока дозванивался, передача «Трамвай желаний» подошла к концу. Договорился передать свой заказ на следующий день.
От Артема получил СМС с поздравлением. А вечером долгожданный Глебов звонок. Причем в этот раз он не торопился закончить разговор, в экономии маминых телефонных денег.
В субботу, с сигарой и коньячным, чудом выжившим, в наших бесконечных переездах, бокалом в руке послушал поздравление Бружмеля с декламацией моего стихотворения и, заказанный мной «Поезд в огне» Гребенщикова. Интересно, когда первый раз вслушался года два назад в слова этой Борисовой песни, аж присел. Ведь все стихи свои, что сотворил, я назвал «Возвращение домой».
«Аз есмь» прочитал Дима очень смазано и скороговоркой, но я все равно, снова дозвонившись до него, поблагодарил.
В понедельник в нашем «блошатнике» гостил Глеб.
Мы, поторопившись, не предполагая, что осень будет такой теплой, съехали из камеры-каюты. За полтора месяца проживания на новом месте Людмилу укусила блоха всего раз, хотя спим в одной постели. Меня же они находят везде и на службе, и на улице, и в доме и, несмотря на все предпринимаемые мною меры, прямо зажирают. Чувствую, это не самый сложный урок, который мне предстоит усвоить этой зимой. Да, и благодарить мне надо членистоногих. Будят они меня ночью, а во время и после охоты на них приходят интересные мысли. Например, что пословица: «Торопливость нужна только при ловле блох», неверна. И в этом серьезном и благородном занятии суета – помеха.
Людмилины упреки предстают в несколько ином свете: «Твое недовольство похоже на то, когда твоего мужа поджаривают на открытом огне, а ты возмущаешься и обвиняешь его в том, что брызги горячего жира тебя обжигают».
Подарил внук симпатичную вещицу в покупной рамке, срисованную с какой-то иллюстрации, как он объяснил, в стиле югенд. Его последнее время беспокоит своя озабоченность отметками в школе средней и то, что в художественной он мог бы рисовать лучше.
Говорю ему: «Тебя сейчас в обеих школах обучают голой технике и трехмерной, формальной логике, можно сказать, дрессируют. Нажмешь на эту кнопочку, получишь бублик, повернешь рычажок – конфетку. Большего тебе ни та, ни другая школа дать не сможет. И тебе все время внушается мысль, что ты можешь не успеть урвать свой кусок, опоздать с выбором пути, заставляя в торопливости этой не прислушиваться с любовью к себе, к своему Я Божественному. Только сам, без суеты, если будет на то твоя воля, научишься изображать на картине не только то, что видишь, сколько то, что чувствуешь, ощущаешь и тогда сможешь стать Художником, Творцом. А расти и совершенствоваться будешь в процессе созидания. Это касается не только живописи. Нет, станешь мазилой. Можешь, прекрасно освоив какую-либо технику, стать модным, стильным и высокооплачиваемым, но все равно ремесленником и мазилой. Будешь превращать заученные движения в деньги для поддержания желудочно-кишечного тракта, своих прихотей и вряд ли сможешь жить в радости сотворения и познания, а уж дарить эту радость другим тем более». Посоветовал ему поинтересоваться судьбой и творчеством художника Верещагина.
Позже задумался, сколько же в русском языке заложено подсказок. Ведь мазила – это не только, переводящий зря краски, а еще и промахнувшийся, не попавший в цель.
И тут же Бася преподнесла нам великолепный урок на эту тему.
Перед чаем пошли вчетвером к реке. День был солнечный, но ветреный, температура воздуха близка к нулю. Глеб, играя с Басей, кинул палку в воду. Она с готовностью бросилась за ней, но из-за больших волн потеряла из виду. В поисках ее, долго кружила, пока не наткнулась на веревку, которой к бую была привязана лодка. Приняв ее за палку и, вцепившись в нее зубами, попыталась доставить Глебу. Я успел и пробовать скомандовать отпустить веревку, и покурить, снова накричаться, а она все плыла, не двигаясь с места. Пришлось мне раздеваться и лезть в воду. Только, когда я подплыл к ней вплотную и рявкнул: «Фу», она, услышав меня, отцепилась от веревки и направилась к берегу. Так и я, хренов стрелок по ложным мишеням, совсем недавно, при кажущемся движении, греб на одном месте и все под себя.

Если бы молодость знала, если бы старость могла. Тоскливой трехмерной безысходностью несет от этой поговорки. Вглядываюсь в лица пожилых людей, не вижу и в их глазах радости познания.
446. Чтобы усмотреть успех жизни в расширении сознания, нужно уже обладать испытанным духом. Люди так привыкли обосновывать жизнь на вещах земного назначения, что даже основы сущего несовместимы, пока человек остается в обычных для него обстоятельствах. Значит, обстоятельства жизни должны быть складываемы необычно. Нет правила для этой необычности. Жизнь духа указывает обстоятельства жизни. В том несчастье семей, что жизнь духа не входит в их обиход. Можно лучшими измерениями украшать жизнь и поднимать течения духа. Но есть некоторый обиход, который обращается в берлогу дикого зверя.
Утратив мост к Миру Высшему, люди не только себе вредят, но и всему окружающему. И собаки их полны вредных привычек, и животные, и птицы, и растения их не пригодны для эволюции.
Нужно заметить человеку: «Посмотри, что творишь вокруг себя!»
Мертвое или живое начало лежит на обстановке всей жизни
                                                                                          Агни Йога.
В природе ни одно живое существо, кроме человека, не наносит само себе вреда и только те животные, которых люди подгоняли под свои прихоти, подвергшиеся из поколения в поколение дрессуре и селекции, переняв частично человеческую логику, стали ущербными. Уважение вызывает кошка. Прожив не одну тысячу лет рядом с людьми, абсолютно не меняясь, умеет приспосабливать «хозяев» под себя. То, что делает Куклачев – не дрессировка, а наблюдательность. Ему удается заметить, а потом и продемонстрировать публике только то, что самой кошке делать нравится и приятно.
Мы все больны одной болезнью, по сравнению с которой СПИД – это детский насморк. Неправильным мировосприятием, искаженным приятием информации о Миропостроении. А полноценные Знания изначально на генетическом уровне заложены Создателем в каждом из нас и стоит только набраться смелости поверить в это, начинают идти подсказки от Бога, который в сердце. В противном случае болезнь прогрессирует и делает Человека ущербным и несчастным.
В боксе есть упражнение – бой с тенью. Состояние очень напоминает эту драку с выдуманным противником. А если добавить, что надуманный враг становится реальным, завязанные глаза и местонахождение на краю пропасти, сравнение будет полным. Тумаки почему-то сыплются со всех сторон, но только не с той, куда наносишь удары.
Выбор за мной, у кого учиться жить в этом мире. У собаки, превращенной людьми в раба, готовой за подачку выполнить любую вбитую и усвоенную команду. Или у котенка, который, едва продрав глаза и оторвавшись от материнских сосков, познает мир, веря только тому, что заложено в него природой.
В осознании того, что написал, выношу глубочайшую благодарность Володе, одному из бригадиров стройки, которую охраняю.
Невысокий, плотный, чуть полноватый, редко улыбающийся, производящий впечатление замученного жизнью человека. Разговоры наши редки и отрывочны. Когда я прихожу на дежурство, он, закончив работу, спешит, боясь опоздать на электричку. Когда моя смена заканчивается и я могу себе позволить задержаться, ему пора приступать к работе.
То, что человек крестился в пятьдесят лет, уже о чем-то говорит, но на поиски в себе времени у него нет. Как он говорит, при одном выходном в неделю, после работы успевает доехать до дома, приготовить еду, поесть и упасть, а утром, едва разлепив глаза, спешит на работу. По Норбековскому десятибалльному тесту оценивает себя на четыре. Пробежался он галопом в один из своих выходных дней по моим запискам и стихам, но в той информации зацепили его второстепенные детали.
Опять повод задуматься. Выходной. Подразумевается выход и можно задать себе вопрос, куда? К-уда, не отсюда ли уда, удилище? А если об удилище, то только ли о рыбалке? Удилище – удила. Есть над чем поразмышлять.
Говорю ему: «Представь, что мы оба слепы и больны, но я, поверив в свои силы, этой верой с любовью начал себя исцелять, стал прозревать. И этот увлекательный процесс выздоровления становится все более радостным и заметным. Ты, находясь еще в кризисе, советуешь мне, с чьих-то слов, какие-то пилюли. Не стану я с тобой спорить, будь ты хоть тысячу раз прав, я просто чувствую свое состояние. Хочешь, возьми мой опыт, нет, воля твоя, лечись теми пилюлями или не лечись вовсе. Меня научили уважать чужой выбор».

Кстати, о пиве.
Весь мой медовый период, от знакомства с Людой до штампа в паспорте и еще какое-то время после, а он был действительно самым сладким в моей жизни, я проработал на пивзаводе. Единственное место, где я продержался около пяти лет.
Двумя каплями дегтя была нужда зарабатывать потом хлеб насущный и несбыточность мысли об осеменении всей молодой части женской половины рода человеческого.
Работа была хоть и не любима, но не особо в тягость и не очень потлива – сутки, через трое дежурства.
Пару раз по ночам во время своих каникул вместе со своими маршалятами в раздевалке моей компрессорной гостил Кузя. Первый раз ведра пива им хватило, а во второй, мне пришлось делать дополнительный рейс в подвал. Еще пришлось снимать с унитаза отключающихся, а к утру вываливать их, как мешки с песком в окно цеха, выходящее на улицу.
А вот ту мысль приходилось прятать, особенно после регистрации брака все глубже.
Другие комплексы, идеализации и страхи под Людмилиной опекой стушевались и как-то не очень проявлялись.

Не устаю благодарить Создателя за место и время рождения.
Родись я на четверть века раньше, думаю, не хватило бы во мне целостности Жаниса Липке и Конунги, не считаясь с моими Ангелами-Хранителями, загнали бы меня в окопы реальные. На пару десятков лет позже, и на меня с раннего детства обрушилось бы такое количество достижений технического прогресса, попсы и рекламы, что и не знаю, смог ли бы я устоять в одиночку?

Геннадий Тихомиров.
Как он боялся заболеть менингитом. С этим диагнозом и ушел сердечный.
Упокой, Господи, душу его.
Даже летом прикрывал он остатки своих светлых волос кепочкой, а с наступлением холодов с головы не снимал ушанки волчьего меха.
Готовился он в юности стать волейболистом в рижском «Локомотиве», но из-за более важных дел забросил это занятие. А на пляже мы с ним оттягивались до изнеможения. У него учился доставать в падении, казалось бы, уже «мертвые» мячи и самозабвенно отдаваться игре. Играли мы обычно вдвоем и получался у нас Праздник, радость для души и тела. И чувствовали его не только мы. Бывало, что, проходящие мимо люди останавливались посмотреть на нас. А мы с Геной уже обессиленные, падали на подстилку, но, полежав немного на песочке, перекурив и, искупавшись, снова становились играть.
К тому времени, был он уже зажат долгами и стиснут рамками со всех сторон и наши встречи удавались не так часто, как хотелось. На работе, а работал он на «Автоэлектроприборе» бригадиром, был «Ударником коммунистического труда» и кавалером ордена «Трудового красного знамени». Чуть не стал «Героем социалистического труда», но какие-то интриги помешали. Должен был КПСС, в рядах которой состоял.
В гостях в его квартире в Иманте я был всего пару раз. Как в наглухо закупоренной банке, очень неуютно себя чувствовал. Градусов около тридцати температура воздуха и никогда не открывающиеся окна. Его жена Лариса, очень активно заботясь о здоровье детей и, панически боясь сквозняков, заставила Гену законопатить все щели в квартире, поставить дополнительные обогреватели и застеклить лоджию. Туда он беспощадно и выгонялся, если был пьян или хотел курить. Там он ощущал свое место.
Только на пляже ему удавалось оставаться самим собой. Для него это была единственная отдушина, хотя Лариса доставала его и здесь. Я мог ради волейбола плюнуть на обед, отменить любые дела. Людмила уже знала, что никакие уговоры заняться чем-то другим, услышаны не будут. И самый главный упрек, после ЗАГСа с каждым годом звучащий все настойчивее, что это время можно с пользой потратить на зарабатывание денег не действовал. Гена уже покорился и позволить ослушаться себе не мог.
Геночка, спасибо громадное тебе, что подарил этот Праздник, который, слава Богу, помог не покориться мне и не дал прикрыть вьюшку. А вместе с благодарностью, вместо поминальной молитвы, прими вот это:

                              Пляжного волейбола мышечная боль,
                              На губах моря и пота соль.
                              Воздух прожарен, кожа горит,
                              Чайками море о любви кричит.

                              Ну, а когда придет зима,
                              Мне хватит набранного тепла,
                              Круглосуточного пребывания в счастье
                              И в белых ночах соучастья.

Стихотворение писалось о более позднем периоде, когда я смог уже, не запинаясь, произнести слово любовь. А в то время, на Людмилин вопрос: «Ты меня любишь?», я мог лишь промычать, выдавив из себя, нечленораздельное: «Угу». Но и на те прекрасные дни и ночи мне грех жаловаться.
Весь отдел сбыта на светотехническом заводе, во главе с Расмой Яковлевной, ревновал ее ко мне, настолько ее любовь оказалась нужна окружающим. Они грелись в ее лучах и Люда не мелочилась.
Окрыленная любовью, парила она над всеми окопами и никого не боялась. Да и не могло быть в ее состоянии никаких врагов и недоброжелателей. И позже, когда устроилась она, чтобы быть больше со мной, на сменную работу, тоже сутки через трое, оператором бензоколонки в тридцать шестое АТП, люди это чувствовали. Это мое сегодняшнее осознание, а тогда я просто залез в тот чистый водоем с грязными ногами и купался в нем с очень ограниченными помыслами.
А какая уверенность в своих силах и энергичность была в ней. Когда я после очередного аборта, пытаясь хоть как-то загладить вину, откупиться, не умея Дарить Благо, предложил расписаться, она не поверила. Но мы действительно подали заявление в ЗАГС. Срок до регистрации нам назначили, по закону, два месяца. Но у Володи Кузенко кончался его отпуск-каникулы и тогда Люда, простая бензозаправщица, как сейчас говорят, открыла ногой дверь кабинета Бродского с просьбой-требованием, чтобы тот посодействовал закон нарушить. Он был не только руководителем крупнейшего автопредприятия, но и членом горкома партии, депутатом исполнительного комитета города. Да, будь он хоть трижды генералиссимусом, ее это не остановило бы. Бродский в удивлении даже пригласил меня в тот кабинет, посмотреть ради кого сыр-бор. И пошел он у нее на поводу. После этого нас были готовы зарегистрировать уже на следующий день, но Люда великодушно согласилась две недели подождать.
Однажды высказанное мной замечание, по поводу формы ее носа, вызвало такой ураган действий, что я испугался. И до сих пор благодарен тому страху, который остудил ее пыл, тогда она меня еще слышала. Ведь добралась она до института стоматологии, где в то время делали пластические операции и не останавливала ее ни цена процедуры, ни слухи, что часто бывают неудачи.
Никакие человеческие законы были ей не указ, любые мнения окружающих не были для нее руководством к действию. Она жила в любви своей, как дышала, не осознавая этого, законами Божественными.
Напомнив ей о том времени, спрашиваю: «Сможешь сейчас подойти к какому-нибудь своему начальнику с любой своей проблемой, просьбой даже не такого уровня?» Отвечает: «Время другое». «Нет» - говорю: «Это твое отношение к себе, к людям и жизни изменилось. Ты теперь без любви, забыв о радости дарения, отказываясь от того, что дано тебе Богом, довольствуешься подачками».
Нащупываю начало в себе. И опять упираюсь в искажение или отсутствие информации.
Детский садик. Девочек учат, здороваясь, делать книксен, а нас, мальчиков шаркать ножкой и склонять головку. Надо стараться потому, что наказание за нерадивость - угол в кладовке без окон и я уже там бывал. Остаться в темноте и полном одиночестве я боюсь, во мне уже сидит страх безверия, я уже оторван от чувства единения с Богом. И никто не удосуживается растолковать, чтобы смог прочувствовать, мне заповедь Библейскую. Я начинаю путать форму с содержанием.
В один из выходных, когда не надо идти в садик и я утром нежусь в постели, приходит та самая ленивая гнусная мысль, в сегодняшней интерпретации звучащая примерно так: «А зачем мне расшаркиваться перед родителями? Ведь они свои и вижу я их каждый день, вот они рядом и никуда не денутся». И перестаю я ежедневно желать здоровья самым близким, самым родным в этой жизни людям. Маме, выносившей меня и вскормившей своей грудью и отцу, заботившемуся обо мне, когда я не умел делать этого сам. И уходит из меня Благодарение, а вслед и Любовь.
Милые вы мои, любимые, еще и еще раз простите меня.
Уже возраст пионерский. Галочка Русакова. Игра в «Ручеек». В памяти буханье сердца и жар в груди. Нежность в пальцах, когда брал ее за руку, выбирая в пару. Если другая девочка выбирала меня, я ощущал в руке холодок безразличия, появлялось желание избавиться от него, как можно быстрее. Бег к началу выстроившихся пар, чтобы вновь почувствовать ее руку в своей. А вечером на танцах, моя рука на ее только формирующейся талии, а в другой опять ее рука. И как будто нет никого больше рядом, и это великолепное чувство взаимного притяжения.
Милая Галочка. Прими мой нижайший поклон в неизмеримой благодарности, что позволила испытать то чувство. Прости меня. Не знал я, что подсовывают мне «липу» и дружба исключает жажду власти и зависть. Управляемый, как марионетка внушенным мне ложным пониманием мужской дружбы, предал я свою и твою влюбленность. Еще и еще раз прости.
Прости меня и Ты, Отец, что не умел тогда отличать я зерна от плевел.