Я был очень неловким, ошеломленным, вечно восторженным ребенком, меня реально удивляли обычные бытовые вещи, тайно живущие в усадьбе, особенно вещи моей двоюродной сестры.

Всё убранство, на что я внезапно натыкался, обнаруживая то мамин секрет – чашку с подсохшими апельсиновыми корочками, то отцовский – раскрытый портсигар с несколькими голландскими сигарами, перетянутыми красивыми ленточками, на шелковом шнурке, там еще находился некий военный значок-клеймо, что я, разумеется, прибрал к рукам.

Эти радостные мелочи, звенящие тишиной, не переходящие в откровения, держащие загадку до последнего. Я ведь давно уже знал, что дом – весь, от лакированной паркетной доски, под которой я простукивал пиратский клад, до последнего упавшего желудя на каминном фасаде, – живет своей гудящей, ночной, горячей жизнью, что казалось бы неодушевленные предметы обихода в нем изнашиваются, болеют и расцветают, сталкиваются лбами, как травяные жуки, подмигивают, меняются социальными местами, соперничают, каждый норовит быть самым полезным или расходятся по своим углам, завидуют и притворяются, то есть – делают то же что и живые люди, только в то время, когда я этого не делаю, но касаюсь к этому миру, имею некоторое не проявленное всецело отношение.

Но вещицы старшей сестры – это была жизнь над жизнью, я не знал им названия, как не знал их происхождения, на цыпочках пробираясь к ней в комнату, только чтоб никто из взрослых не заметил, обдавая теплым дыханием – открывал ящик её письменного стола, покрываясь мурашками от тихого звяканья, запуская руки во все эти оловянные, стеклянные, серебристые и матовые штуки, где каждая безделушка находится под напряжением, каждый лоскуток посвистывает нестерпимой пустотой, теперь-то я знаю, что это было – снятие масок с вещественного мира, внезапно лишенного крючков и зацепок, нужных для овладения им, мира симметричного тому, в котором жил Отец, ловко управляясь с пустотелыми, скачущими по полу диковинными словами, в котором тяжелая небрежность к чужеродным идеям превращалась в шипучее веселье всеобщей неизведанности, мира, из которого имена и назначения были вынуты, как обойма из пистолета, и он, такой легкий и безопасный, танцевал в моих детских руках, пока не пришло время повзрослеть, применив эту «игрушку» совсем в других целях.