Когда-то писал уже об этом на предыдущих витках. Человека можно представить музыкальным инструментом или даже целым оркестром, по сравнению с которыми орган – это детская свистулька. А он в той нарисованной картинке видит себя балалайкой с двумя-тремя струнами и не держащими их колками. Трехмерная конструкция, за которую он, в страхе от нее оторваться, держится мертвой хваткой, получается очень жесткой и заставляет отказаться от естественности. И воевать приходится ежесекундно потому, что не получается созвучие с Миром, не впихнуть его в ту примитивную схемку. И во взаимодействии с окружающими звучит вместо музыки какофония и страшный скрежет, обдирают такие инструменты лишь друг другу бока в столкновениях. И невозможно в этом состоянии ни почувствовать любовь и ток жизни, ни учиться, становясь цельным и пластичным, жить здесь и сейчас в этом потоке.

                              Создатель, любовью меня раскачиваешь,
                              Чтобы жил я на грани поехавшей крыши,
                              Чтобы в сознание без суеты ложились
                              Истины, данные Свыше.

Как больно и страшно терять те костыли, знаю по себе. И судорожные поиски замены тоже на памяти. Громадное спасибо моим Ангелам-Хранителям. За бесконечное терпение и неустанную настойчивость при вышибании из-под меня тех ненадежных опор и воспитание во мне взрослости. Себе персональная благодарность за то, что перестал искать вовне, а заглянул в себя. И теперь с всевозрастающими любовью и уважением к своему виртуозному ансамблю, сам научаюсь быть одновременно и музыкантом-исполнителем, и дирижером.

                              Одно за другим Отец испытания
                              Назначает для моего воспитания.
                              А по старым меркам – это одни потери.
                              По меркам прошлого – одни долги.

                              И, сдирая с себя все лишнее,
                              Буду тщательно себя чистить
                              И открою в себе дар предвидения
                              И Отец разрешит целить.

                              От поднятой планки холодок в груди
                              И мне эту высоту брать,
                              Чтобы в том долгом пути
                              Планку не раз поднимать.

                              Въезжая в еще не испытанное,
                              Как будто бы в пустоту.
                              Перед Отцом за прошлое
                              Ощущаю в себе вину.

На службу в Майори езжу на маршрутке и спокойно сажусь в нее на кольце, у железнодорожной станции Слока. Подъезжает микроавтобус к каугурскому рынку уже битком набитым. В одну из поездок прижимает толпой к моему боку женщину, лет сорока интеллигентного вида. Очки, опущенные уголки густо накрашенных губ, одета с изыском. Уже на входе успела поцапаться с водителем. Долго надо мной недовольно сопела и, не выдержав, с желчью выдала: «Простите, мужчина за беспокойство, вы уж потерпите». Прислушиваюсь к себе. Не чувствую больше того шила, которое воткнули мне в задницу еще в детском саду. Мама когда-то со смехом рассказывала, да и сам отчасти помню, как посылала она меня пятилетнего через дорогу в магазин за молоком. Через пол часа она шла за мной и заставала меня так и стоящим в конце длиннющей очереди. Я пропускал всех, становящихся за мной женщин, вперед себя. Мужчин в той очереди не было. Говорю даме: «Могу предложить вам присесть на мои колени». А примерно через неделю в похожей ситуации, получил удовольствие, уступив место какой-то замученной по виду женщине.
На памяти гости дибровской «Ночной смены», супруги Фроловы. Даже через экран телевизора ощущение исходящего от жены тепла. Рассказ мужа о том, как долго искал он по Москве учителя, женщину, прошедшую школу гарема, для своей жены. О первой ночи, с которой начался отсчет их новой жизни и чувстве настоящего мужчины, могущего горы свернуть. Его определение современной женщины – раскрашенная лампочка. Тухнуть – слово очень интересное.
Слышал мнение одной староверки: «Раньше женщины умели давать». Наверное, и мужчины брать умели. Сейчас, большинство мужчин, так называемую, любовь, которая не светит и не греет, покупают. На панели за деньги, в браке за хорошее поведение, покорность и послушание.
Представить мужчину воспитателем детского садика довольно трудно, а ведь половина детей в группах – мальчики. Не получается что-то у воспитательниц пробудить, зажечь и в девочках женственность, ту самую лампочку, а уж подсказать пацанам, что такое мужественность тем более.
Рад, что сохранилась у меня книжечка Никитиных, научившихся своих многочисленных детей растить с любовью. После рождения Максима подарил ее Мишке. Временами вижу, что советы счастливых людей пришлись к месту.
Про свой детский сад писал неоднократно. Директор школы, где меня учили до пятого класса одни женщины, Петр Иванович. Громкий голос, сурово сведенные к переносице брови. Мои одноклассники и я, в том числе от одного его вида готовы были со страха описаться. Уже после армии занесло меня в помещение школы в кураже, начавшемуся после выписки из госпиталя. Увидев его хмурые брови, услышав грозный голос: «А вы что здесь делаете?», рассмеялся я и над ним, и над теми детскими страхами, заставил его, прежде чем заговорил, поздороваться. Сейчас приходит на ум определение – бабий командир.
Единственный преподаватель, воспринимаемый за все мое время школьной учебы настоящим мужчиной - Гриша Шендер. Человек, прошедший всю войну и общавшийся с мальчишками, как с приятелями, сумевший к тому же и к своему предмету передать уважение. Не выдержал, сломался жесткий характер. Ведь вместе с несгибаемостью, закладывается в этот характер хрупкость.
Еще одно воспоминание. Будний день начала осени. Солнце уже не жарит и пляж пустынен. Наша небольшая мужская компания, не напрягаясь, играет в волейбол. Легкая грусть-прощание с летом, ощущение, что, возможно, возле моря играем в этом году последний раз. Проходящая мимо, молодая симпатичная женщина очень чутко улавливает наше состояние, в свою очередь, прямо излучая желание погреться в мужском тепле. И на следующий день, отвезя на «Запоре» детей в садик и проводив Люду на работу, плюнув на свою, оказываюсь я в ее пансионатском номере. Потом до ее отъезда в родной Гомель еще несколько встреч, о которых до сих пор вспоминаю с благодарностью. А через четыре дня после прощания вновь гонорея. Не буду описывать, как я выпутывался, но, кроме того, написал в Белоруссию, стараясь ее не обидеть. Через неделю получил ответ, короткое письмо, которым в нескольких фразах отхлестала по обеим щекам. Еще в конверте были результаты анализов, проведенных в кожно-венерическом диспансере. Она была абсолютно здорова. Это только сейчас я знаю и понимаю, что дело не в заразе, передаваемой половым путем, а в пакости, существующей в моих мозгах. Я уже в раннем детстве поверил окружающим, что Бог дал мне тело, где есть какие-то части чистые, а какие-то не очень и сам позволил себя расколоть. Позже сумели меня убедить, что секс, даже определение это звучит как-то технически холодно – это тоже грязь, грех. А еще инкриминировал заодно я себе сам, с подачи социума, нарушение долговых супружеских обязательств и вдолбил со всем этим в себя чувство вины. Подсознанию привести в исполнение уже вынесенный мною приговор – пара пустяков.