А вы тут трёте за толерантность... Не будет её никогда, пока у латышей голова работать не будет.


До сего дня никто в Латвии, включая госмужей, оказывается, не представлял себе, что такое интеграция. По мнению нового министра культуры Сармите Элерте, которой доверили заниматься и интеграцией общества, наше общество разделено не на две большие группы, как нам представлялось, а на целых три, пишет ves.lv.

Нет титульной нации, есть — основная!

— Наличие прежде департамента интеграции под крышей Министерства юстиции было формальным, — отмечает министр. — А теперь он под юрисдикцией нашего министерства, и его сотрудники перешли на работу к нам. Это не случайно. Я считаю, что интеграция является политическим приоритетом в обществе, минкульт занимается вопросами интеграции уже многие годы. Министерство курирует работу Ассоциации национально культурных обществ (АНКОЛ), куда входит много организаций. Фонд культурного капитала тоже находится в нашем ведении, он выделяет средства на культурные проекты таких организаций.

Есть и еще одна, самая важная причина, почему теперь этим занимаемся мы — в последние 5 лет в этой области не было никакой политики и не обозначены цели. То, что "руководящие линии" в политике интеграции разрабатывались 7 лет, говорит о нехватке политической воли и неясности самого понятия "интеграция".

На процесс мы должны смотреть более широко, и поэтому название нашей программы — "Государственная программа по национальной идентичности и интеграции". И эта политика должна быть "горизонтальной", а не проводиться одним министерством. Частью ее должна стать политика реэмиграции — нужно построить мост между живущими в Латвии и теми, которые на какое–то время уехали. Если они останутся жить в других странах, мы должны все равно сохранить эти связи, сохранить возможность вернуться как им самим, так и их детям.

Хотя формально эта политика находится в введении МИД, мы будем работать вместе.

— А поясните, пожалуйста, что вы вкладываете в понятие национальной идентичности?

— На личностном уровне национальная идентичность — очень эмоциональное понятие, которое связывает отдельного человека с нацией и страной, в которой он живет. Каждая европейская страна имеет свою идентичность, и так как европейские государства являются национальными, национальная идентичность основной нации составляет превалирует в образе идентичности страны.

— Да, но ни одно европейское государство не является национально монолитным — 25% жителей Лондона составляют выходцы из Индии, во Франции масса темнокожих французов. Но, разумеется, название страны (title по–английски и по–латыни) определяет одна нация, которая поэтому и называется "титульной".

— Титульная нация — это изобретение советских властей, а мы говорим об основной нации. Она и определяет идентичность этого государства. Основной частью этой идентичности являются язык и культурно–исторический слой, который несет эта нация. Поэтому в формулировках очень часто говорят не просто "общая история", а "общие воспоминания".

— Вообще–то, словосочетание "титульная нация" вошло в наш обиход после 1991–го…

Треть Латвии — иммигранты

— Во всех европейских национальных государствах имеется основная нация, национальные меньшинства и иммигранты. Во Франции и Великобритании есть все эти группы. Но какова разница между нацменьшинствами и иммигрантами?

Скажем, латыши, которые в большой массе вдруг появились в каком–то ирландском городе, даже если их много, не являются никаким нацменьшинством этой страны. Они иммигранты. Нацменьшинство же — это группы людей, которых объединяют общие воспоминания, культурные традиции и ценности. Как мы знаем, в конституции Латвии есть статья, которая гарантирует право нацменьшинств сохранять свои национальные особенности. Госнация с нацменьшинствами создает совокупность граждан, или народ Латвии, как то трактует первая статья конституции Латвии.

А если мы говорим об иммигрантах, то в ходе развернувшейся общеевропейской дискуссии Ангела Меркель сказала, что мультикультурализм потерпел поражение. После этого Дэвид Кемерон говорил о том, как важно для государства, чтобы люди, которые приехали в Великобританию, выучили язык и принимали культурные ценности того общества, куда они прибыли. Николя Саркози сказал это еще в более жестком варианте.

— И Меркель, и Кемерон, и Саркози говорили о людях иной культуры — неевропейской, нехристианской. Разве для нас это тоже актуально?

— Да, наша ситуация очень похожа на те, что сложились во многих европейских государствах. Как в Германии, так и в Латвии есть группы людей, которые уже поколениями живут в своем закрытом, ограниченном мирке. Они не стали частью демократического общества.

Конечно, причины, почему иммигранты приехали в Латвию, Великобританию или Германию, очень различны, но результаты похожи и время совпадает — примерно 1950–70–е. И обязанностью государства является наведение мостов, благодаря которым эти люди смогут стать частью общества.

— А ведь у нас в Латвии иммигрантов пока немного! Это люди, которые живут в стенах соответствующего учреждения в Олайне, немногочисленные иностранцы, прибывшие к нам за 20 лет. Кто еще?

— Иммигранты — это те люди, которые приехали сюда и три поколения назад, и появились здесь в самые последние годы (таких примерно 36 тысяч человек). И это люди, живущие в пределах своего ограниченного мирка.

— А почему вы к ним причисляете и тех людей, которые в советское время переехали из одной части большой страны в другую? Они ведь ниоткуда не эмигрировали и никуда не въезжали!

— После развала Союза, в 1991–м, примерно 5 миллионов человек из СССР остались в Германии и Франции и в одночасье стали людьми без гражданства. Ни Франция, ни Германия не собиралась им предоставлять гражданство. А Латвия приняла закон, который приравнял права неграждан к правам граждан, тем самым обеспечив особые привилегии.

— Извините, но ни Франция, ни Германия не были частью Советского Союза. А тут люди в свое время приехали в другой уголок своей же страны, они перемещались от Владивостока до Львова, но не по чужой, а по СВОЕЙ стране…

— Здесь очень важными являются общие воспоминания или отношение к истории. То есть иммигрантов в 1950–70–е сюда присылали в рамках очень определенной политики русификации. И Латвия в это время была оккупированной страной и не могла сама определять то, что для нее хорошо, а что нет.

Думаю, что те люди, что были сюда присланы или сами стремились приехать, не знали и не думали о том, что являются средством этой оккупации, которая длилась 50 лет.


Мы назовем вещи своими именами

— Ни один международный документ не назвал то, что было на этой земле с 1940–го, оккупацией. Аннексия, инкорпорация — что угодно, но не оккупация…

— Можно посмотреть разные документы, подтверждающие это. Начиная с соглашения Сталина и Гитлера.

— То есть вы называете половину населения страны иммигрантами! И как же вы думаете проводить какую–то политику интеграции при таких взглядах? Чувствуют люди что–то или не чувствуют, общие ли у них воспоминания или нет — это их личное дело. Каждому в душу не залезешь. Самое главное — они здесь живут, это их дом!

— Не согласна, что это половина жителей страны. Эти три группы населения имеют разные признаки. Иммигрантами я называю тех, которые живут в Латвии и не знают или не употребляют латышский язык, не имеют никакого интереса приобщиться к нашим ценностям…

— А как вы можете судить, есть у них такой интерес или нет? Вы лично с каждым говорили? Сегодня в Латвии без латышского языка не проживешь — это ведь государственный язык страны!

— Их уже не половина — часть этих людей уже ассимилировалась, часть стала нацменьшинством. У нас есть прекрасный пример — Хасан абу Мэри — врач, приехавший из Ливана. Думаю, что он живет гармонично с двумя идентичностями — ливанской и латышской.

А я говорю о группе людей, которые, отвечая на вопрос, какая страна является вашей родиной, говорят "Россия". Хотя родились в Латвии. В социологических исследованиях, о которых упоминает Айварс Табунс в одной из статей своей книги "Степень интеграции общества Латвии", приводятся данные опроса, проведенного в средних и профессиональных школах. В качестве страны, с которой чувствуешь прочную связь, русские ребята называли Россию в 63% ответов. С Латвией же тесную связь ощущают 31% молодых русских и 58% молодых латышей.

Оценивают позитивно советский период 62% учеников русских школ (6% негативно) и 9% — латышских школ (негативно 62%). Только 33% нелатышей оценивают позитивно наше участие в НАТО, в то время как у латышей эта цифра — 70%.

Думаю, остальная часть — это те люди, которым не удалось выстроить эмоциональную связь с Латвией и которые не чувствуют достаточную ответственность за Латвию. И государство должно думать о том, как помочь этим людям стать частью демократического общества.

Одно официальное лицо из Голландии, с которой мы говорили, посоветовала нам называть вещи своими именами, что касается иммигрантов. А то мы в течение 20–30 лет закрывали глаза на проблемы, а потом они вылезли — такие огромные…

Поэтому мы будем называть вещи своими именами. Чтобы четко определиться, в какой помощи нуждаются эти люди. Потому что сама Латвия нуждается во всех этих людях. Латвия нуждается и во всех латышах, которые живут сегодня в разных странах.

Разделение на три группы — это, в общем–то, абстракция. У каждого своя судьба. И таких групп, может быть, 73, а не три.

Другой принцип тот, что разные идентичности не исключают друг друга в одном человеке. Латыши, которые, избегая оккупации, уезжали в разные страны, сохраняли свою идентичность и самобытность, имели свои школы и т. п., и в то же время были частью американского, австралийского, немецкого и прочих обществ. Но если мы пытаемся сказать, что у нас есть только нацменьшинства, и прикидываемся, что у нас нет довольно большой группы людей, которые живут, не включенные в общество, то мы прямой дорогой идем к двухобщинному государству.

— Так оно же существует де–факто…

— Значит, и надо что–то с этим делать!

— А каковы причины этого, на ваш взгляд?

— Таковы, что через Латвию в течение оккупации проехало 1,5 млн. иммигрантов. Примерно половина их осталась. Чем мы занимаемся в течение 20 лет и, может быть, будем заниматься еще 50 лет — это ликвидировать последствия той политики, которая не имеет никакой связи с естественным развитием вещей. До Второй мировой войны в Латвии 23% населения принадлежало к нацменьшинствам.

В отличие от всех остальных европейских стран Латвия дала особые права приехавшим иммигрантам. Включая неграждан. Ни один негражданин европейской страны не имеет так много прав, как у нас. У него есть право не брать вид на жительство, его дети могут учиться в специальных школах и т. п.

А если мы говорим, мол, пусть все будет так, как есть сейчас, то мы легализуем преступную оккупацию независимого латвийского государства.

Латвия в 1918–м действовала согласно идее самоопределения наций, с которой в Европе выступил после Первой мировой войны Вудро Вильсон.

— А я думала, что независимость Латвии подарил Владимир Ильич Ленин, заключив Брестский мир с немцами…

— Вильсон исходил из того, что латыши — отдельная нация, потому что имеют свой язык, свою культуру и собственную интеллигенцию.

— Воспитанную в академиях и консерваториях Санкт–Петербурга и Москвы в конце XIX — начале XX века…

— Думаю, что эти формулировки, которые нам нужно было заучивать в советских школах, не надо повторять. Интеллигенция Латвии обучалась в очень разных школах — в Петербурге, конечно, но и в Тарту, и в Германии.

— Тарту (Юрьев, Дерпт) тоже был городом Российской империи. А русской культуре, самой глубокой и всеобъемлющей, вы отказываете на право существования здесь?

— Это тоже из советской школы. Да, русская культура интересная и глубокая, но не интереснее и не лучше, чем немецкая, французская и т. п. Она очень хорошо развивается в России, и пусть! А у нас всегда присутствовала и немецкая, и польская, и русская, и еврейская, и шведская культуры.

— А вы окончили в свое время одну из лучших мировых киношкол — ВГИК в Москве, отделение кинокритики, и что — это тоже плохо?!

— У меня не было другой возможности, потому что Латвия была оккупированной страной. Я с удовольствием бы поехала учиться в какую–то другую страну.

— То есть вы не благодарны своей alma mater?!

— Я не благодарна Сталину и репрессивной оккупационной власти, лишившей меня права выбора.

— А как ваше министерство собирается поддержать Дни русской культуры, которые традиционно проводились в Латвии с 1920–х и сейчас возобновляются?

— Если мы говорим о традициях одного из нацменьшинств довоенной Латвии, то инициатива этого нацменьшинства может получить поддержку в Фонде по интеграции общества и Фонде культурного капитала. Наше министерство не располагает такими специальными средствами, чтобы поддерживать дни культуры того или иного нацменьшинства.

http://www.novonews.lv/index.php?mode=news&id=111338