Глава 1
Шел 32. день оккупации.
Я брела по улице навстречу бегущей толпе и у меня немного болела голова. Совсем немного, как от 3 стаканов дешёвого кагора, который по вкусу больше похож на клюквенный сок. Но это не от вина. Вино я не пила уже несколько месяцев. К слову, я вообще уже несколько месяцев не была в магазине.

Люди кутались в плащи, хотя на улице было +18. Их знобило от безысходности, ненависти и страданий. Их скорее всего даже подташнивало. Я хорошо их понимала, потому-что сама испытывала подобное. Только у меня к тому-же болела голова. Хотя, может у них тоже. Какая разница. В любом случае завтра многих из них уже не будет.

Пройдя мимо заброшенной новостройки Бикерзиеды я довольно быстро добралась до нового офиса (около недели назад мы обусловились называть место встречи офисом) на Кастранес. Выстрелы не прекращались, но я уже давно перестала на них реагировать. Я никогда раньше не думала,что смогу без эмоций думать об очередной оборвавшейся жизни. Особенно я не думала об этом, когда ещё каждое задетое самолюбие награждалось денежной компенсацией за моральный ущерб от разжигания межнациональной розни.

Боже,какие-же мы лицемерные. Те лощёные судьи, которые ещё прошлым летом строили гримасы удивления и негодования рассматривая дела об элементарных оскорблениях в магазинах хозтоваров, сейчас, в зависимости от привлекшей их стороны, стреляли в тех, кого судили. И в тех, кого оправдывали. В тех,кто обвинял. И в тех, кто защищал. Хотя, может они и не стреляли. Это лирика. Я, как и все мы, даже не знали толком, кто стрелял. Зато мы довольно далеко продвинулись в поисках тех,кто отдавал приказы. Но я ещё не знала, готова-ли стрелять я.

Мой пацифизм растаял очень быстро. Но трусливость с ним не ушла. Я была в смятении. Была испугана. Но остановится мне уже не позволяла честь. И,чего там таить, жажда мести. Которая тошнотворной волной и вызывала мою головную боль. Основную часть дороги до офиса заняло проведение в голове абсурдной связи между жаждой мести и вином. Убедившись в отсутствии связи я осталась довольна.

Войдя в сырое, слабо освещенное помещение я краем глаза заметила новые плакаты на стенах. Честно говоря, эти кричащие лозунги меня смущали, но они придавали сил новоприбывшим. И, по сути, я давно поняла,что цель каждого из нас в отдельности имела мало значения. Главным был результат совместных усилий. А результатом должно было стать то,что ещё недавно казалось нам верхом националистических проявлений- наша безболезненная высылка. Нет, не наша. Их. Мне пути отсюда не было. Хотя конечно я в глубине души продолжала надеяться,что мои союзники в Польше в своё время вытащат и меня. Но надежда слабела с каждым новым выстрелом. Крепла вера в способность помочь и таяла надежда на собственное спасение- мысль показалась такой абсурдной,что я даже рассмеялась.

Эвита удивлённо подняла на меня свои огромные глаза. Она- единственная из нас, кто ещё не прекратил удивляться моим вспышкам истеричного смеха. Она похоже вообще никогда не перестанет удивляться. Сама по себе она- парадокс нашего братства. В своё время самая националистически настроенная из моих одноклассниц, теперь она была одной из немногих латышей, вместе с нами занимающихся высылкой непризнанных коренными жителей в Польшу. Сегодня,как и две последних недели, она мучилась с тремя женщинами предпенсионного возраста, пытаясь научить их произносить составленный мной список "спасительных" фраз для проверок границы без акцента.

Лилия Алексеевна стояла в проходе у дверей на кухню и отрешённо смотрела перед собой. Её аккуратно остриженные Наташей волосы сбились в тугой пучок на затылке и у меня перед глазами возникла картина её истерики, сухие пальцы, бесконечно теребящие седые локоны.
Лилия Алексеевна Кашпо была самой старшей из трёх обучаемых. И, по словам Эвиты, самой безнадёжной. Эвита развела руками, заметив ,что я рассматриваю Лилию, и пробурчала себе под нос,что её не смотря не на что удивляет,что за 50 лет в Латвии  она умудрилась не выучить ни единого слова по-латышски. К сожалению, она не могла добавить по традиции прошлых лет,что таким надо-бы уезжать в свою Россию. Не пускали. Видимо вспомнив об этом, Эвита на секунду замолкла, опустила глаза, но тут-же принялась за оставшихся женщин.

-Как они?
-Эта вот уже лучше, но пока не готова- на первом-же посту почуют неладное, акцент сильный, да и говорит неуверенно- всё норовит сорваться, боль свою вылить. Хоть на меня, хоть на кого...
-Как ты прям
-А?
-Нет, ничего- я усмехнулась и внутренне порадовалась,что Эвита, как когда-то в школе,продолжала туго воспринимать мои своеобразные проблески сарказма.
-Дай мне ещё неделю. Завтра придут ещё четверо, будем вместе заниматься.
-Чьи?
-Илья приведет - студенты. Три парня и какая-то Иева, будет помогать. С педагогическим.
-Нет
-Лен, работы много, как это есть,что нельзя? Я не справляюсь
-Немытым ешь.
-А?
-Ничего. Я подумаю. Договорись с Ильёй парней сюда, а Иеву эту на встречу у бывшей Эланды на Тэйке. В 6. Нет, в половине седьмого.
Чёрт, зачем мне это надо. Я до смерти боялась за свою жизнь, поэтому опасалась связываться с коренными, особенно с молодыми- моё собственное удостоверение Латышки держалось на сомнительных достижениях в борьбе с акцентом и одной случайной порочащей (вопрос только, кого)связи в комитете по делам дерусификации. Но люди нужны, Эвита права. Но это завтра. Сегодня ночью очередная партия обученных отправляется в Польшу. Некоторые из них успели стать мне почти родными. Почти.
-Эвита
-Не мешай- не глядя на меня недовольно ответила она, перебирая свои конспекты.
Я вышла, заперла дверь и опасливо оглядываясь вышла из ставшего уже родным дома номер один на улице Кастранес. Дом, ещё недавно считавшийся неплохо реставрированным, смотрел на меня пугающими дырами выбитых стекол.

Звонок. Ивар.
-Давай, быстрее
-Поняла. Ивар... Спасибо
-Да ну тебя. Чтоб тебе пусто было.
-Будет, Ивар, будет.
-Да я шучу
-Коряво как-то шутишь
-Как научила. Всё, давай быстрее.

Я положила трубку. Дрожащей рукой набрала номер Анны. Ещё раз оглянулась. Зачем я это делаю? Почему в ответственные минуты я забываю обо всём,чему часами учу других? Оглядывающийся человек среди бегущей толпы подозрителен... И я это знаю. Работай над собой. Держись.
-Можно.
-Две минуты.

Я не стала продолжать разговор. Анна понимала меня с полуслова. С половины месяцами повторяемого спасительного слова "можно". Теперь я знала,что на окраине Лиепаи в потрёпанный мерседес с правительственными номерами садятся 8 очередных беженцев, надеясь на скорый покой. И всё-же ожидая скорой смерти.

Завтра в штабе, попивая чай и притворяясь коренной русофобкой, я узнаю, живы-ли они. И в противном случае довольно причмокну, одобрительно покачивая головой на новость о новых уничтоженных врагах. Это придаст дополнительную остроту моей головной боли, ставшей для меня родной. В попытке поэтично описать связь между родством и головной болью я легла в кровать и погасила свет. До завтра, родина.