Забота о гигиене полости рта – не последний вопрос будоражащий умы обывателей вроде моего окружения. Минимум дважды в день. Поэтому, когда благоверная моя провожая меня сегодня на службу и украдкой утирая влажные глаза уголком вусчины испросила с оказией вернуться к очагу с тубой зубной пасты, я не сделал удивлённого лица, а напротив, хладнокровно достав смартфон, движением пальца указал ежедневнику поместить очередное нужное дело в план дня аккурат между спасением ещё не спасённого и ростом над собой, который блестяще и претворил в жизнь позже после обеда.

Сытый и усмирённый, я вернулся в служебные стены, неся в руке картонку с заветной тубой. Не то, чтобы я никогда не видел зубных паст, но конкретный бренд был в лёгкую диковинку. Поэтому, помимо моей воли, рука сама направила перст в щель клапанной крышки проклятой тары. Знал бы, что все мои старания, настройки доброты и умиротворения, которые я, с титаническим усилием проворачивая колёсики и со скрупулёзной точностью вымеряя положение рычагов своего холодного чёрствого сердца, установил утром, падут прахом – не в жисть бы не позволил себе этого. Но случилось, что случилось и крышка коробка этого тюбика пандоры отверзлась. На внутренней стороне, впиваясь мне в глаз по локти красовалась стрелочка вниз в картонку, пиктограммка конверта и надпись «Вам письмо». Мне!? С трудом усмиряя вскинувшуюся было вверх бровь и подавив вскрик изумления, я направил палец вглубь. После пары возвращательно-поступательных и круговых движений я выудил на свет электрический сложенный в несколько погибелей манускриптик. Трудолюбивые коллеги, стоявшие поодаль, отвлеклись от новуса и стали заинтересованно приближаться. Но подсознание уже распространяло успокоительные гормоны по телу вместе с предвкушением чтения хвалебного пасте текста на бесхитросном к склонениям болгарском языке, что в свою очередь уже зажигало лукавую улыбку. Тем сильнее оказался удар! Шапка вкладыша оказалась вполне стандартной – стилизованное название, английское «профессионал орал каре» (видимо слоган), но скромная надпись «Письмо № 87» набранная некрупным кеглем справа зародила в глубине души леденящий холодок. Что я пропустил? Избежит ли семья пародонтоза? Увижу ли когда-либо сияющие премоляры дочери? Что же будет с родиной и с нами? «Ладно,» - успокаивал себя я, – «возможно удастся восстановить содержание предыдущих 86-ти из контекста...» Тем временем кружок коллег, немного толокчась и деланно индифферентно пиша носами, уже сгрудился надо мной склонённым над листочком. Первая же фраза вбросила меня в инфернальный жар: «Машина в московской пробке едет очень медленно...» Поборов психический дискомфорт от столкновениея заложенных издревле представлений об описании зубной пасты с суровой явью, я продолжил чтение вслух, дабы потом убедиться, что это всё не сон, и трудолюбивые коллеги, должны были стать тому свидетелями. Автор этого таинственного опуса вёл одновременно бесхитростную, но в то же время магически затягивующую канву сюжета о неком беспечном ездоке машины в пробке с розой, щедро разбавляя свою эпистолярию глубокими философским рассуждениями, полными каких-то полунамёков, о счастье и его влиянии на внешность этого ездока, не стеснялся накалять мистерию, вводя в ход повествования некую ту, что ждёт эту крэмовую розу. Облизывая пересохшие губы и борясь с тремором я гулко продолжал читать, про то, как наша надежда и поддержка близких ведёт нас к некой загадочной цели, в то время как, тут я не могу не процитировать эти полные поэзии строки: «дни становятся длиннее, а ночи – короче». Гулкий мой голос плыл по стенам наших гедонистических чертогов, возвещая о том, как всё же позже нам становится некогда быть друг для друга принцами и принцессами, и мы знаем друг о друге всё, множа печаль. Недоумённые коллеги лишь изредка вторили мне оторопевшими перешёптываниями и повторениями последних прочитанных фраз, напоминая о яви происходящего. Кто-то принёс мне воды.  Тем временем, дела у героя и его принцессы стали складываться из рук вон печально и они были близки к признанию фиаско и факта крушения челна любви о суровые скалы быта, как неведомый автор своей невидимой рукой расставил всё в совершенно неожиданную (а казалось куда дальше?) мизансцену, введя в рассказ персонаж старушки на переходе (откуда? Куда? Чёрт, это покруче Тарковского...),  говорящей: «Цените то, что у вас есть!» Далее же совсем непонятно от чьего имени нам предлагается сухой список вещей, необходимых быть подвергнутыми крайне высокой оценке, раскрытие понятия настоящей жизни и мощнейшим ударом в оба полушария и скользя по гипоталамусу сразу в конце: «И идите гулять по лужам».  Адрес «Москва, 127254, а/я 18» я дочитал уже полушёпотом в мёртвой тишине.

Заглядывая поочерёдно окружавшим меня онемевшим живым людям с невысказанным вопросом в глаза я преисполнялся решимости разгадать эту бесовщину и вывести всё на чистую воду. «Ха!» - вскричал я, - «Это всего лишь восемьдесят седьмое письмо!» – всовывая руку в кардиган и вскакивая на манер бравого наездника в скинутый было казачок. – «Сколько их там всего? Ещё двадцать? Тридцать? Сто!? Да я куплю их все! Эка загадка!» - ковыляя в недоодетом сапоге и висящим на одном плече жакете, я, преисполняясь духом Пуаро, Марпл и Холмса, с горящим и вращающимся бешенно глазом и безконтактным электроключом в машушей руке ринулся к двери. Секунду спустя меня нагнали курлычащие по-лебединному коллеги, подхватили под локотки, усадили на кушет, дали капель, отпоили тёплым. Позже вывели на стужу остыть. Заставили выкурить две.
Беспомощность моя перед дешёвым маркетингом ужасает.