­Окоченевшие чувства, эмоций ноль.
Они где-то глубоко, где-то очерствели и иссохшимися лепестками, некогда живых цветов, посыпались наземь. Их, возможно, смел бы тот ветер безразличия, что кружит внутри монотонно, но тех, давно чувствительных мест, уже просто не сыскать.
Они были загнанны в самую глубь, беззащитные существа - они бились за свою свободу, вопили и умоляли, но не было иного пути, им суждено было сгинуть, чтобы сердце не разорвалось на части, а разум не стал делиться на множество осознанных реальностей.
Тепло осталось только снаружи, на кожном покрове еще теплятся последние вздохи давно отмерших, заключенных чувств. Пока не все остыло, иногда до нутра доходит по венам приятная теплая дрожь, да только вот от нее - больно.
Счастливчики те, кто мог не заключать своей души в самом же себе.
А кто-то мог убивать себя каждую ночь, собственноручно резать самое живое, то, что всегда говорило о самом важном, шептало молитвы веры даже на пороге собственной гибели. Чтобы защитить себя от того, что ранит в самое незащищенное. Убивать, чтобы ничто не прознало живое сердце, без сердца ведь стало бы легче.
И ведь легче.
Но не дышать.
Дышать теперь стало невыносимо - там, где было сердце, ныне пусто и каждый вздох бьется внутри, причиняя новую боль, как загнанная под купол несчастная птица.