Те крохи, что могу донести до внуков.
Ранняя осень сорок первого. По прифронтовой дороге катят три полуторки, набитые солдатами. В кузове головной рядом с мамой сидит молоденький, как и она, командир взвода, развлекает её разговором и, похоже, очень ей хочет понравиться. Не помнила она, как, услышав рёв авиационных моторов и крик-команду: «Воздух!!!», перемахнула c санитарной сумкой через борт машины и оказалась в придорожной канаве. В памяти замедленной съёмкой запечатлелось, как лейтенант, подгонявший своих подчинённых, спрыгнул с машины последним и бросился в её сторону. Какой-то кусок от машины, взорвавшейся от прямого попадания за его спиной, догнал его и на неё стало падать тело с фонтанчиком крови вместо головы. Что может чувствовать девчонка, только со школьной скамьи, попавшая в такую ситуацию, могу только смутно себе представить. Вещмешок с запасным обмундированием пропал в догоравшей на дороге машине и ещё два дня, пока не представилась возможность постираться, топала мама по той дороге в задубевшей от крови, ржавой гимнастёрке.
У озера Балатон, Венгрия, до окончания её войны два месяца. Мама, закончившая после Сталинграда ускоренные курсы и ставшая зубным врачом, младшим лейтенантом, весну эту встретила в аэродромной медсанчасти. Наступающие немецкие танки настолько близко подошли и было их так много, что сквозь туман, грохот канонады и рёв авиационных моторов был временами слышен гул их двигателей. Техники приспособились подвешивать бомбы под крылья истребителей и те буквально через минуты, отбомбившись, возвращались, чтобы, загрузившись новой порцией, снова взлететь. Карусель эта не прерывалась, даже когда с самолётом при взлете-посадке что-то случалось, трактор тут же спихивал его вместе с лётчиком с полосы. Положение было настолько критическим, что начальство решило оставить на аэродроме кроме лётного состава только тех, кто непосредственно обслуживал самолёты. Маме места в «Дугласе» не досталось. Это много лет спустя рассказывала она уже со смехом, как забиралась за бронеспинку в фюзеляж истребителя сопровождения и располагалась там, конечно же, без парашюта. Как лётчик вынужден был, защищая транспортник, ввязаться в воздушный бой со всеми вытекающими последствиями и фигурами высшего пилотажа, как многоэтажно матерился он после. Ему ещё долго пришлось летать с запахом блевотины в кабине.
Там же, в Венгрии довелось маме отсидеть трое суток под арестом с растрельной статьёй. Похоже, единственный род войск в советской армии во время войны – авиация, где в офицерской столовой работали официантки. Без добро, данного дежурным врачом, не могли они накрывать столы. В тот недобрый день дежурить выпало маме. После пробы, поставила она свою подпись под актом и священодейство с завтраком, после которого четырём молодым лётчикам стало плохо и они скоропостижно скончались, началось. Мама, весь кухонный и столовский персонал были взяты под стражу. К чести особистов, довольно быстро нашли они пятого, непьющего члена компании. Накануне вечером они самовольно покинули часть и посетили местный ресторанчик, где и напились, как оказалось после проверки, отравленного вина. Конечно же, никаких извинений и прочих политесов, всё в служебном порядке – война списывала и не такие вещи. Уже присутствовала радость, что в очередной раз осталась жива, но что она пережила, что передумала тогда, сидя на нарах, могу только догадываться и об этом, как обычно, рассказала она, посмеиваясь над собой.
Много раз слышал эту историю из уст разных людей в различных вариациях и разбросу по времени, но первый от мамы, когда был ещё пацаном. Праздновала в Вене компания офицеров, где их часть закончила войну, День Победы в шикарном ресторане. По ходу дела двух друзей лётчиков приперло. Зашли в туалет, пристроились на унитазы и не смутило их, что они несколько разной формы. Облегчившись, оба дёрнули за рычаги. Откуда было знать молодым ребятам из российской глубинки о западных извращениях и приспособлении под названием бидэ. Чтобы не уронить армейскую честь и престиж великой державы, отмывали помещение всей эскадрильей. Могу себе только представить мамину реакцию тогда в Австрии, если много лет спустя, рассказывая об этом, она смеялась до слёз. Ещё слышал от неё, что с громадным облегчением вздохнула она, когда, прощаясь с армией, сдала свой пистолет. От самого Сталинграда до Вены боялась она, что потеряет его или кто-нибудь отберёт.
Я люблю тебя, мама.
«Потерпи, деточка, потерпи, миленький» –
Твои слова.
Я в детстве был такой хиленький.
Как же ты, мама, была права.
