Три недели в больнице прошли не зря: Антон провел в объятиях Морфея больше времени, чем за последние полгода; встретил здесь огромное количество новых интересных (и не очень) людей; ощутил смерть в самой непосредственной близости - в общем получил большой массив опытных данных, анализ которых только лишь предстоит.
Спасибо пневмонии! ...

Описывать все события, которые пережил этот парень не имеет смысла, нужно лишь отметить, что описанные в больших нижних нишах процессы и процедуры действительно имеют место... Так получилось, что теоретическая составляющая нашла продолжение в практике: больничная палата является той нейтральной средой, в которой стираются рамки социальных отношений и бытие социального предстает в своей "незащищенной непосредственности": здесь нет социальных ролей, условности этического характера нивелируются и в конечном итоге сводятся на нет - как можно соблюдать какие бы то ни было "приличия", если у вас катетор в вене, или вы вот-вот покинете этот мир от очередного приступа удушья? Здесь нет места светским условностям, манерам и правилам поведения. Это место борьбы. Борьбы за каждый новый день, за возможность еще чуть-чуть чувствовать себя живым, хотя Антона и посещали мысли, что для некоторых плата за пребывание на этом свете черезчур высока и он бы на их месте не тянул с перемещением в мир иной - теперь он не жалеет, что ни разу ни с кем не поделился этими соображениями... Очень приятно наблюдать, с другой стороны, когда дедуля-божий одуванчик на утреннем обходе улыбаясь и шутя спрашивает врача: "Ну что, доченька, пора и мне?" - а она в тон отвечает: "Могу сказать лишь, что все мы когда-нибудь умрем, но вам это пока не грозит!"

...

Это вселяет некий оптимизм, веру в себя, в то, что в любой момент можно изменить по крайней мере собственный образ жизни и научиться существовать иначе, по-другому, как-то особо...

...

Чтобы понять эту атмосферу, надо в ней очутиться, почувствовать окружающее, объять это наличное... Как передать словами то, что творится здесь, в грязно-желтых стенах больницы, внутри которой есть еще люди, стремящиеся помочь, подбодрить, облегчить... И делают они это как-то по-своему, сохраняя нейтралитет, не впуская в свой мир, но открывая твой. Врач это не просто разбирающийся в строении внутренностей и их лечении человек, это особая форма взаимодействия, Антон завидует ей!
Будучи врачом ты не только лечишь, тебе также даруется возможность приоткрыть мир ДРУГОГО шире, нежели это может сделать любой другой воспринимающий.

Разумеется и в таком "социально-нейтральном" (если вы понимаете, что подразумевается) заведении есть свои социально-нагруженные личности в полном смысле этого слова.
Это медбратья и медсестры, для которых больной это просто задница или вена, в которую надо вогнать иглу, или существо, которому надо показать, рассказать и объяснить что-то, но эти существа мало отличаются друг от друга, они просто способ провести время, заработать денег и т.д. Не стоит расценивать эти слова как обиду на болезненные уколы в зад или синяки на руках от неумелых попыток поставить капельницу, Антон очень признателен им и завтра сутра с улыбкой встретит Юлю, которая с садистским наслаждением причиняет нам боль, просто эти люди "делают свою работу" наравне с охранниками, которые дрожащими руками открывают тебе входную дверь после отбоя за банку "сгущенки" - они работают, т.е. погружаются в больничное лишь одев униформу приятных цветов и освобождаются от него, сняв ее...

Антон любит лежать в больнице!

Только вот как-то забывается обо всем этом, когда человек, лежавший с ним на соседней койке и которому он только что носил капельницы, вдруг умирает, или пожелавшего "спокойной ночи" дедушку из соседней палаты не смогли разбудить сутра. В такие минуты отделение замирает, устанавливается полная тишина, кто-то уходит курить в туалет, кто-то не отрываясь смотрит в окно несколько часов подряд, кто-то прячет глаза за кроссвордом а кто-то просто катит по коридору что-то уже не существующее на каталке со скрипучими колесами (ну почему они всегда скрипят?!).

...

Но, тем не менее все это, замершее в немом ожидании, вновь оживает, когда из дальнего конца коридора слышен крик поварихи Лиды: "Обед!"
Тогда вновь слышится скромное шарканье тапочек по коридору, звон ложек и армейское: "Батальон! На обед стройсь!" Николая Николаевича, заслуженного разведчика Советского Союза, чей голос подобен раскату грома ввиду частичного отсутствия слуха от взорвавшейся пару раз неподалеку гранат во время боевых операций на Кубе и в Северной Африке. Так, зачастую даже появляется желание пойти и похлебать воду с капустным листом, которую бывалые обитатели именуют щами, но не ради еды, а ради рассказов дяди Коли об Армейском фестивале и о том, что, оказывается его гость, вчера отключавший тебя от капельницы, это Витя Ельников, известный бард, недавно вышедший из запоя и выпустивший новый сборник песен, или рассказов дяди Леши о своей внучке, которая ненавидит кукол Барби, но обожает лошадей - что же подарить ей 17-го августа на день рождения? - или жалоб громогласного десантника с Сахалина о службе в армии, или шуток весельчака дяди Жени, чей раскатистый смех слышен в любом крыле здания, вне зависимости от того, где он в данный момент пребывает...

...

Но иногда Антону хочется пойти куда-нибудь далеко, не просто до киоска за сигаретами с дядей Рустамом (хотя вчера опять решили раз и навсегда бросить курить), но одному, подальше, туда где не давит эта болезненность, это перманентное ощущение замкнутости происходящего, эта привязанность к наличному и только лишь к нему, но, странно, после чтения Гёте на солнечной скамейке в садике неподалеку и пары-тройки записанных в черновик мыслей это желание проходит...
Всё хорошо...

...