Он называет мещанами тех, для кого удобства выше чести.

- Честь - дворянское понятие, - возразила Искра. - Мы ее не признаем.

Вика странно усмехнулась. Потом сказала, и в тоне ее звучала грустная нотка:

- Я хотела бы любить тебя, Искра, ты - самая лучшая девочка, какую я знаю. Но я не могу тебя любить, и не уверена, что когда-нибудь полюблю так, как хочу, потому что ты максималистка.

Искре вдруг очень захотелось плакать, но она удержалась.

Девочки долго сидели молча, словно привыкая к высказанному признанию. Потом Искра тихо спросила:

- Разве плохо быть максималисткой?

- Нет, не плохо, и они, я убеждена, необходимы обществу. Но с ними очень трудно дружить, а любить их просто невозможно. Ты, пожалуйста, учти это, ты ведь будущая женщина.

- Да, конечно, - Искра, подавив вздох, встала. - Мне пора. Спасибо тебе... За Есенина.

- Ты прости, что я это сказала, но я должна была сказать. Я тоже хочу говорить правду и только правду, как ты.

- Хочешь стать максималисткой, с которой трудно дружить? - насильственно улыбнулась Искра.

- Хочу, чтобы ты не ушла огорченной... - Хлопнула входная дверь, и Вика очень обрадовалась. - А вот и папа! И ты никуда не уйдешь, потому что мы будем пить чай.

Опять были конфеты и пирожные, которые так странно есть не в праздник. Опять Леонид Сергеевич шутил и ухаживал за Искрой, но был задумчив: задумчиво шутил и задумчиво ухаживал. И иногда надолго умолкал, точно переключаясь на какую-то свою внутреннюю волну.

- Мы с Искрой немного поспорили о счастье, - сказала Вика. - Да так и не разобрались, кто прав.

- Счастье иметь друга, который не, отречется от тебя в трудную минуту. - Леонид Сергеевич произнес это словно про себя, словно был еще на той внутренней волне. - А кто прав, кто виноват... - Он вдруг оживился. - Как вы думаете, девочки, каково высшее завоевание справедливости?

- Полное завоевание справедливости - наш Советский Союз, - тотчас ответила Искра.

Она часто употребляла общеизвестные фразы, но в ее устах они никогда не звучали банально. Искра пропускала их через себя, она истово верила, и поэтому любые заштампованные слова звучали искренне. И никто за столом не улыбнулся.

- Пожалуй, это скорее завоевание социального порядка, - сказал Леонид Сергеевич. - А я говорю о презумпции невиновности. То есть об аксиоме, что человеку не надо доказывать, что он не преступник. Наоборот, органы юстиции обязаны доказать обществу, что данный человек совершил преступление.

- Даже если он сознался в нем? - спросила Вика.

- Даже когда он в этом клянется. Человек - очень сложное существо и подчас готов со всей искренностью брать на себя чужую вину. По слабости характера или, наоборот, по его силе, по стечению обстоятельств, из желания личным признанием облегчить наказание, а то и отвести глаза суда от более тяжкого преступления. Впрочем, извините меня, девочки, я, кажется, увлекся. А мне пора.

- Поздно вернешься? - привычно спросила Вика.

- Ты уже будешь видеть сны. - Леонид Сергеевич встал, аккуратно задвинул стул, поклонился Искре, озорно подмигнул дочери и вышел.

Искра возвращалась, старательно обдумывая и разговор о мещанстве и - особенно - о презумпции невиновности. Ей очень нравилось само название "презумпция невиновности", и она была согласна с Леонидом Сергеевичем, что это и есть основа справедливого отношения к человеку. И еще жалела, что не напомнила Вике о таинственном писателе с иностранной фамилией Грин.

Ожидаемого и столь необходимого разговора по душам не произошло: признание Вики, что она не любит ее, не просто огорчило, а уязвило Искорку. И дело здесь было не только в самолюбии (хотя и в нем тоже), дело заключалось в том, что сама Искра очень тянулась к Вике, чувствуя в ней умную и тонкую девушку. Тянулась к хорошим книгам и разговорам, к уюту большой квартиры, к удобному, налаженному быту, хотя, если б ей сказали об этом, она бы яростно, до гневных слез отрицала эту слабость. Но больше всего она тянулась к отцу Вики, к Леониду Сергеевичу Люберецкому, потому что у самой Искры отца не было и в ее представлении Люберецкий был идеальнейшим из всех возможных отцов, которого, правда, надо было немножко перевоспитать. И Искра непременно бы его перевоспитала, если бы... Но никакого "если бы" не могло быть, а пустыми мечтаниями Искорка не занималась. И ей было немножко грустно.

Дома Искру ждали стакан молока, кусок хлеба и записка. Мама писала, что проводит ответственное заседание, придет поздно и что дочери следует лечь спать вовремя и не читать в постели романов: последнее слово было подчеркнуто. Искра поделилась ужином с соседской кошкой, проверила, все ли уроки сделаны, и решила вдруг написать статью для очередного номера школьной стенгазеты.

Она писала о доверии к человеку, пусть даже маленькому, пусть даже к первоклашке. О вере в этого человека, о том, как окрыляет эта вера, какие чудеса может сделать человек, уверовавший, что в него верят. Она вспомнила - очень кстати, как ей показалось, - Макаренко, когда он доверил Карабанову деньги, и каким замечательным парнем стал потом Карабанов. Она разъяснила, что такое "презумпция невиновности". Перечитав и кое-что поправив, начисто переписала и положила на мамин стол: она всегда согласовывала с мамой свои статьи. Потом постелила постель, погасила свет - последнее время она почему-то стала стесняться раздеваться при свете, - надела ночную рубашку, снова зажгла лампу и юркнула под одеяло. Достала припрятанного Дос Пассоса и стала читать, настороженно прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь.

То ли оттого, что приходилось прислушиваться, то ли оттого, что мысли о виновности и невиновности, о доверии и недоверии не вылезали из головы, то ли потому, что тело, освобожденное от пояска и лифчика, жило особой раскрепощенной жизнью, то ли от всех причин разом читать она долго не смогла. Заботливо спрятав книжку, легла на бок, подсунув под щеку ладошку и тотчас же уснула.

Ей показалось, что разбудили ее мгновенно, только-только начался сон. Открыла глаза: над нею стояла мама.

- Надень халат и выйди ко мне.

Искра вышла, позевывая, теплая и розовая ото сна.

- Что это такое?

- Это? Это статья в стенгазету.

- Кто тебя надоумил писать ее?

- Никто.

- Искра, не ври, я устала, - тихо сказала мать, хотя прекрасно знала, что Искра никогда не врала даже во спасение от солдатского ремня.

- Я не вру, я написала сама. Я даже не знала, что напишу ее. Просто села и написала. По-моему, я хорошо написала, правда?

Мать не стала вдаваться в качество работы. Пронзительно глянула, прикурила, энергично ломая спички.

- Кто рассказал тебе об этом?

- Леонид Сергеевич Люберецкий.

- Рефлексирующий интеллигент! - Мать коротко рассмеялась. - Что он еще тебе наговорил?

- Ничего. То есть говорил, конечно. О справедливости, о том, что...

- Так вот. - Мать резко повернулась, глаза сверкнули знакомым холодным огнем. - Статьи ты не писала и писать не будешь. Никогда.

- Но ведь это несправедливо...

- Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни!

- А как же человек? Человек вообще?

- А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить!

Отвернулась, нервно зачиркала спичкой о коробок, не замечая, что вовсю дымит зажатой в зубах папиросой.
    
        


    
        


    
        


    
        
Глава пятая
    
        

    
        
Зиночке снилось, что ее целует взрослый мужчина. Это было жутко, прекрасно, но не страшно, потому что где-то находилась мама; Зина знала, что она близко и можно позвать на помощь, и - не звала. Сон кончился, а с ним кончились и поцелуи, и Зина крепко зажмурилась, чтобы ее поцеловали еще хотя бы разочек.

Проснуться все же пришлось. Не открывая глаз, она ногами отбросила одеяло, дождалась, пока чуточку остынет, и села. И сразу увидела ужасную вещь: вместо летних трусиков, так ловко охватывающих тело, на стуле лежали противные трикотажные штанищи длиною аж до коленок. И весь сон, вся радость утра и вся прелесть нового дня пропали разом. Схватив штанишки, Зина в одной рубашке ринулась на кухню.

- Мама, что это такое? Ну, что это такое? Родители завтракали, и она осталась за дверью, просунув на кухню голову и руку.

- Первое октября, - спокойно сказала мама. - Пора носить теплое белье.

- Но я уже не маленькая, кажется!

- Ты не маленькая, но это только так кажется.

- Ну почему, почему мне такое мученье! - с отчаянием воскликнула дочь.

- Потому что ты садишься где попало и можешь застудиться.

- Не бунтуй, Зинаида, - улыбнулся отец. - Мы не в Африке, надевай, что климатом положено.

- Это мамой положено, а не климатом! - закричала Зиночка. - Все девочки, как девочки, а я у вас как уродина.

- Сейчас ты и вправду уродина. Немытая, нечесаная и неодетая.

Горестно всхлипнув, Зина убежала. Мать с отцом посмотрели друг на друга и улыбнулись.

- Растет наша девочка, - сказала мать.

- Невеста! - добавил отец.

Они любили свою младшую больше остальных, старательно скрывали это и воспитывали дочь в строгости. Зина до сих пор ложилась спать в половине одиннадцатого, не появлялась в кино на последних сеансах, а в театрах бывала только на дневных спектаклях. Этот регламент (куда входили и злосчастные зимние штанишки) никогда очень-то не угнетал ее, но в последнее время она все чаще начинала скандалить. Скандалы, правда, зримых результатов не давали, но мать с отцом улыбались уже особо, с гордостью замечая, как взрослеет дочь. Семья была дружная, а после выхода старших замуж сплотилась еще больше. Все обсуждалось и решалось сообща, но, как это часто бывает в русских семьях, мать незаметно, без видимых усилий и демонстративного подчеркивания, держала вожжи в своих руках.

- Никогда не обижай мужа, девочка. Мужчины очень самолюбивы и болезненно переживают, когда ими командуют. Всегда надо быть ровной, ласковой и приветливой, не отказывать в пустяках и стараться поступать так, будто ты выполняешь его желания. Наша власть в нежности.

Мама неторопливо и осторожно готовила Зину к будущей семейной жизни. Зина знала многое из того, что надо было бы знать всем девочкам, и спокойно восприняла переход от детства к девичеству, не испытав свойственного многим потрясения.

Отец в воспитание не вмешивался. Он работал мастером на заводе вместе с отцом и братьями Артема, состоял членом завкома, вел кружок по изучению "Краткого курса истории ВКП(б)" и вообще был по горло занят. В редкие свободные часы он толковал с дочерью о международных проблемах. Зиночка слушала очень вежливо, помня о маминых словах, что мужчины болезненно самолюбивы, но все пропускала мимо розовых ушей.

Завтракала Зина в мрачном настроении, однако к концу завтрака жизнь перестала казаться трагической. Она весело чмокнула мать - отец уже ушел на работу - рассеянно выслушала очередные задания (простирнуть, подмести, убрать) и выскочила за дверь. И как только дверь захлопнулась, швырнула портфель, задрала платье и подтянула штанишки вверх до предела. Ноги там, естественно, были толще, резинки больно врезались в тело, но Зиночка хотела быть красивой. Совершив эту процедуру, она показала дверям язык и, взяв портфель, вприпрыжку - она еще иногда бегала вприпрыжку, когда забывалась, - помчалась в школу.

Но уже за углом Зиночка круто сменила аллюр, перейдя на решительный шаг чрезвычайно занятого человека: навстречу шел Юра. Красавец Юра из 10 "А", бессменный староста и бездельник.

- Привет, - сказал он и пошел рядом.

- Привет, - сказала она как можно безразличнее.

- Что вечером делаешь?

- Еще не знаю, но буду очень занята.

- Может, в кино пойдем? - Юра продемонстрировал два билета. - Мировой фильм. По блату на последний сеанс.

Зиночка мгновенно прикинула: мама во второй смене, придет не раньше двух, отец... Ну, отец - это еще можно вывернуться.

- Или тебя, как малышку, в девять часов спать загоняют?

- Вот еще! - презрительно фыркнула Зина. - Просто решаю, как отказать одному человеку. Ладно, после уроков решу.

- Ты скажи, пойдешь или нет?

- Пойду, но скажу после уроков. Тебе ясно? Ну и топай вперед, я не хочу никаких осложнений.

Никаких особых осложнений не ожидалось, но Зина считала, что надо набить себе цену. Озадаченный красавец увеличил шаг. Зиночка, торжествуя, укоротила свой, и они прибыли в школу на вполне приличном расстоянии друг от друга.

Тут уж было не до учебы. Уроки тянулись с таким занудством, будто в них не сорок пять минут, а сорок четыре часа. Зиночка страдала, вздыхала, вертелась, схлопотала три замечания, а когда прозвенел последний звонок, вдруг пришла в ужас и не могла двинуться с места.

- Пошли, - позвала Искра. - Я вычитала одну интересную мысль. Да что с тобой?

- Ничего со мной. - Зина продолжала сидеть как истукан.

- А почему ты сидишь?

- Потому что мне надо к врачу. - Она сказала первое, что пришло в голову. - То есть сначала к маме, а уж потом... Куда поведут.

И Артем, как назло, не уходил. Спорил о чем-то со своим Жоркой, а на нее и не смотрел. "Эх, знал бы, с кем я в кино иду, небось посмотрел бы!" - злорадно подумала Зина.

Не добившись толку от подруги, Искра ушла. А вскоре удалились и Артем с Ландысом, и Зина осталась одна. Тихо подкралась к окну и выглянула: на опустевшем школьном дворе одиноко маячил Юра.

- Ждет! - шепотом сказала Зиночка и даже пискнула от восторга.

Схватив портфель, опрометью вылетела из класса, промчалась по гулким коридорам, но возле входной двери остановилась. Предстать перед Юрой следовало спокойной, усталой и равнодушной. У Зиночки не было никакого опыта в свиданиях, и все, что она делала сейчас, основывалось на интуиции. Она не размышляла - она действовала именно так, потому что по-иному действовать не могла.

- Привет.

- Чего это Артем на меня зверем смотрит? - спросил Юра.

- Не знаю, - несколько опешила Зина: она ожидала другого начала разговора.

- Ну, так как насчет кино? - Юра угасил смутные опасения, и глаза его вновь обрели влажную поволоку.

- Уладила, - небрежно бросила Зина. - Когда и где?

- Давай в полдесятого у "Коминтерна", а?

- Договорились, - отважно сказала Зина, хотя сердце ее екнуло.

- Я провожу тебя?

- Ни в коем случае! - гордо отказалась она и пошла, больше всего на свете интересуясь собственной спиной.

Так она к удалилась и, кто знает, может, всю дорогу до самого дома несла бы взгляд красивого мальчика на своей спине, если бы не встретила Лену Бокову. Лена готовилась в артистки, занималась у старенькой и очень заслуженной актрисы, а теперь бежала навстречу, смахивая слезы и некрасиво шмыгая носом.

- Ментика будочники забрали!

- А ты где была?

- А я и не заметила. Я разговаривала с одним человеком. потом он ушел, и мальчишки сказали, что Ментика будочники увезли.

Ментик принадлежал заслуженной артистке, довольно болезненной старушке, возле которой вечно суетились подрастающие таланты.

- А болтала ты, конечно, с Пашкой Остапчуком... - Зиночка не могла удержаться, несмотря на весь трагизм.

- Господи, да какая разница! Ну, с Пашкой, ну...

- А куда ты бежишь?

- Не знаю. Может, к Николаю Григорьевичу. Ты представляешь, что будет с ней? У нее же нет никого, кроме Ментика!

- К Искре! - воскликнула Зина, мгновенно забыв о приглашении в кино, влажных взглядах и собственной равнодушной спине.

Они побежали к Искре, и по дороге Лена вновь поведала историю исчезновения пса, а потом перед Искрой проиграла ее в лицах.

- Они с них сдирают шкуру, - свирепо уточнила Зина.

- Не болтай чепухи, они продают их в научные институты, - авторитетно заявила Искра. - А раз так, значит, должен быть какой-то магазин или собачий склад: это ведь не частная лавочка.

- Нам надо спасать Ментика, - сказала Лена. - Понимаешь, надо! Он пропал по моей вине и вообще...

- Надо идти в милицию, - решила Искра. - Милиция знает все.

- Ой, не надо бы путать сюда милиционеров, - вздохнула Зиночка, - А то они привыкнут к нашим лицам и станут здороваться на улицах. Представляешь, ты идешь... с папой, а тебе постовой говорит: "Здрасьте!"

- Что меня угнетает, Зинаида, так это то меня угнетает, какой чушью набита твоя голова, - озабоченно сказала Искорка, надевая пальтишко. И тут же прикрикнула на Лену: - Не реви! Теперь надо действовать, а реветь будете в милиции, если понадобится.

В милиции им не повезло. Хмурый дежурный, не дослушав, отрубил:

- Собаками не занимаемся.

- А кто занимается? - настойчиво добивалась Искра. - Нет, вы нам, пожалуйста, объясните. Ведь кто-то должен же знать, куда свозят пойманных собак?

- Ну, не знаю я, не знаю, понятно?

- Тогда скажите, куда нам обращаться, - не унималась Искра, хотя Лена уже показывала глазами на дверь. - Вы не имеете права отказывать гражданам в справке.

- Тоже нашлись граждане!

- Да, мы советские граждане со всеми их правами, кроме избирательного, - с достоинством сообщила Искра, ободряюще взглянув на притихших подруг. - И мы очень просим вас помочь старой заслуженной актрисе.

- Вот какая настырная девочка! - в сердцах воскликнул дежурный. - Ну, иди в горотдел, может, они чего знают, а меня уволь. Дети, собаки, старухи - с ума с вами сойдешь.

- Спасибо, - вежливо сказала Искорка. - Только с ума вы не сойдете, не надейтесь.

- Здорово ты его! - восторженно засмеялась Зина, когда они вышли из милиции.

- Стыдно, - вздохнула Искра. - Очень мне стыдно, что не сдержалась. А он старенький. Значит, я скверная сквалыга.

В горотделе милиции за дубовой стойкой сидел молодой милиционер, и это сразу решило все вопросы. Недаром Искра была убеждена, что следует смело опираться на молодежь.

- Кольцовская, семнадцать. Собак бродячих туда забирают.

- У нас не бродячая, - сказала Лена.

- Не бродячая, значит, отдадут.

Они побежали на Кольцовскую, семнадцать, но там все уже было закрыто. Угрюмый косматый сторож в драном тулупчике в разговоры вступать не стал:

- Зачинено-заборонено!

- Но нам нельзя без собаки, понимаете, просто невозможно, - умоляла Лена. - Там старая актриса, заслуженная женщина...

- Зачинено-заборонено.

- Послушайте, - твердо сказал Искра. - Мы будем жаловаться.

- Зачинено-заборонено, - тупо бормотал сторож.

- А сколько стоит, чтобы разборонить? - вдруг звонко спросила Зиночка.

Сторож впервые глянул заинтересованно. Засмеялся, погрозил корявым пальцем:

- Ай, девка, далеко пойдешь.

- Не смей давать взяток, - шипела Искра. - Взятка унижает человеческую личность.

- Трояк! - воодушевленно заорал сторож. - Как просить, так все у Савки, а как дать, так нету их.

Девочки растерянно переглядывались: денег у них не было.

- Вот, вот, - ворчал сторож. - Чирей, и тот бесплатно не вскочит.

- Артем близко живет, - вспомнила Искра. - Беги, Зинаида! В долг: завтра в классе соберем!

Последние слова она прокричала вслед, потому что Зиночка с места взяла в карьер - только коленки замелькали.

- Их кормят тут? - спросила Лена.

- Зачем? - удивился сторож. - Они друг дружку едят.

- Ужас какой, - тоскливо вздохнула будущая актриса... - Каннибализм.

Задыхаясь, Зина постучала, но дверь открыл не Артем, а его мама.

- А Тимки нет, он ушел к Жоре делать уроки.

- Ушел? - растерянно переспросила Зи,на.

- Проходи, девочка, - сказала мама Артема, внимательно посмотрев на нее. - И рассказывай, что случилось.

- Случилась ужасная вещь.

И Зиночка торопливо, но обстоятельно все рассказала. Мама молча достала деньги, отдала, а Зину задержала.

- Мирон, поди-ка сюда!

В кухню вошел большой и очень серьезный отец Артема, и Зина почему-то струхнула. Уж очень насупленными были его брови, уж очень уважительно он пожал ей руку.

- Расскажи еще раз про собаку. И Зина еще раз, правда, короче, рассказала про Ментика и сторожа.

- А тулупчик у него весь рваный. Его, наверное, собаки не любят.

- Ты будешь сорить деньгами, когда вырастешь. - Отец отобрал три рубля и вернул маме. - Это не такой уж страшный грех, но твоему мужу придется нелегко. Я схожу сам, а то как бы этот пропивоха не обидел девочек.

- Заходи к нам, Зина, - сказала мама, прощаясь. - Нам с отцом очень нравится, что ты дружишь с Тимкой.

- Артем - хороший парень, - говорил по дороге отец. - Знаешь, почему он хороший? Он потому хороший, что никогда не обидит ни одной женщины. Не знаю, будет ли у него счастливая жизнь, но знаю, что у него будет очень счастливая жена. Я не скажу этих слов ни про Якова, ни про Матвея, но про Артема повторю и перед богом.

Зине было очень стыдно, что она идет в кино не с Артемом. Но она утешала себя: мол, это единственный разочек и больше никогда не повторится.

- Я слышал, ты обижаешь девочек, Савка? - грозным басом еще издали закричал отец Артема. - Ты с них берешь контрибуцию, как сам Петлюра?

- А кто это? - вглядываясь, юлил сторож. - Зачинено-забо... Господи, да это ж Мирон Абрамыч! Здрасьте, Мирон Абрамыч, наше вам.

- Отчиняй ворота и отдай девочкам собаку. Но-но, только не говори мне свои сказки. Я тебя знаю пятнадцать лет, и за эти пятнадцать лет ты не стал лучше ни на один день. Вытрите слезы, девочки, и получите собаку.

Сторож без разговоров открыл калитку. Ментик был найден среди лая, воя и рычания. Девочки долго благодарили, а потом разбежались: Лена потащила Ментика к заслуженной артистке, а Искра и Зина разошлись по домам. И никто из девочек не знал, что этот день был последним днем их детства, что отныне им предстоит плакать по другим поводам, что взрослая жизнь уже ломится в двери и что в этой взрослой жизни, о которой они мечтали, как о празднике, горя будет куда больше, чем радостей.

Но пока радостей было достаточно, и если судить беспристрастно, то и самый мир был соткан из радостей - во всяком случае, для Зиночки.

Мало того что она сыграла главную роль при спасении песика и тем немножечко посрамила Искру, - дома оказался один папа, из которого Зина без труда выпотрошила, что вернется он не раньше часа ночи, так как его внезапно вызвали на завод. Грешный путь был свободен, и Зиночка пошла на первое свидание. Ей хотелось кричать на весь мир, но она все же не решилась этого сделать и поведала распиравшую ее тайну только знакомой кошке, имевшей большой опыт по части свиданий. Кошка выгнула спину, мурлыкнула и указала хвостом на крышу. Зина решила, что она указывает прямехонько на небо, и сочла это за добрый знак.

Она пришла раньше времени, но Юра был уже на посту. Увидев его, Зиночка тут же юркнула за рекламный щит и проторчала там лишних пять минут, пока полностью не насладилась триумфом. Новоявленный поклонник не сходил с места, но отчаянно вертел головой.

- Вот и я! - сказала Зиночка как ни в чем не бывало.

Они прошли в фойе, где староста 10 "А" угостил ее мороженым и ситро. Пить ей не хотелось, но она честно выпила свою половину, потому что это была не просто сладкая вода, а ритуальное подношение, и тут надо было вкушать и наслаждаться не сладостями, а вниманием, как настоящая женщина. И Зиночка наслаждалась, не забывая, впрочем, посматривать по сторонам, так как очень боялась встретить знакомых. Но знакомых не было, а тут прозвенел звонок, и они пошли в зал.

Фильма Зина почти не запомнила, хотя он, наверное, был интересным. Она честно смотрела на экран, но все время чувствовала, что рядом сидит не мама, не Искра, даже не парень из класса, а молодой человек, заинтересованный в ней больше, чем в фильме. Эта заинтересованность очень волновала: уголком глаза она ловила взгляды соседа, слушала его шепот, но только улыбалась, не отвечая, поскольку не понимала, что он шепчет и что следует отвечать. Дважды он хватал ее за руку в самых патетических местах, и дважды она высвобождалась, правда, не сразу и второй раз медленней первого. И все было таинственно и прекрасно, и сердце ее замирало, и Зиночка чувствовала себя на верху блаженства.

Возвращались по заросшей каштанами улице Карла Маркса, огрубевшие листья тяжело шумели над головами. И казалось, что весь город и весь мир давно уже спят, и только девичьи каблучки молодо и звонко взрывают сонную тишину. Юра рассказывал что-то, Зина смеялась и тут же намертво забывала, над чем она смеялась. Это было не главное, а главное он сказал позже. То есть не самое главное, а как бы вступление к нему:

- Посидим немного? Или ты торопишься? Честно говоря, Зина уже отсчитывала время, но, по ее расчетам, кое-что еще имелось в запасе.

- Ну, не здесь же.

- А где?

Зина знала где: перед домом Вики Люберецкой в кустах стояла скамейка. Если б что-нибудь - ну, что-нибудь не так! -она могла бы заорать и вышла бы либо Вика, либо ее папа. Зиночка была ужасно хитрым человеком.

Они нашли эту скамейку, и Зина все ждала, когда же он начнет говорить то, что ей так хотелось услышать, что он давно ею любуется и что она вообще лучше всех на свете. А вместо этого он схватил ее руки и начал тискать. Ладони у него были влажными, Зине было неприятно, но она терпела. Заодно она терпела и жуткую боль от перетянутых резинками бедер; ей все время хотелось сдвинуть врезавшиеся в тело резинки, но при мальчике это было невозможно, и она терпела, потому что ждала. Ждала, что вот...

К подъезду бесшумно подкатила большая черная машина. Молодые люди отпрянули друг от друга, но сообразили, что их не видно. Четверо мужчин вышли из машины: трое сразу же направились в дом, а четвертый остался. И Юра опять медленно придвинулся, опять стал осторожно тискать ее руки. Но Зине почему-то сделалось беспокойно, и руки она вырвала.

- Ну, что ты? Что? - обиженно забубнил десятиклассник.

- Подожди, - сердито шепнула Зина.

Показалось или она действительно слышала крики Вики? Она старательно прислушивалась, но резинки нестерпимо жгли бедра, а этот противный балбес пыхтел в уши. Зиночка отъехала от него, но он тут же поехал за ней, а дальше скамейка кончалась, и ехать Зине было некуда.

- Да отодвинься же! - зло зашипела она. - Пыхтишь, как бегемот, ничего из-за тебя не слышно.

- Ну и черт с ними, - сказал Юра и опять взял ее за руку.

- Тихо сиди! - Зиночка вырвала руку.

И снова показалось, что крикнули за тяжелыми глухими шторами, не пропускавшими ни звука, ни света. Зина вся напряглась, навострив уши и сосредоточившись. Ах, если бы вместо Юрки сейчас была Искра!..

- Господи, - вдруг прошептала она. - Ну почему же так долго?

Она и сама не знала, как сказала эти слова. Она ни о чем таком не думала тогда (исключая, конечно, ограбление и возможное насилие над Викой), но интуиция у нее работала с дьявольской безошибочностью, ибо она была настоящей женщиной, эта маленькая Зиночка Коваленко.

Распахнулась дверь подъезда, и на пороге показался Люберецкий. Он был без шляпы, в наброшенном на плечи пальто и шел не обычным быстрым и упругим шагом, а ссутулившись, волоча ноги. За ним следовал мужчина, а второй появился чуть посидм, и тут же в незастегнутом халатике выбежала Вика.

- Папа! Папочка!..

Она кричала на всю сонную, заросшую каштанами улицу, и в крике ее был такой взрослый ужас, что Зина обмерла.

- Понятых позови! - бросил на ходу сопровождавший Люберецкого. - Не забудь!

- Папа! - Вика рванулась, но второй удержал ее. - Это неправда, неправда! Пустите меня!

- Телеграфируй тете, Вика! - Люберецкий не обернулся. - А лучше поезжай к ней! Брось все и уезжай!

- Папа! - Вика, рыдая, билась в чужих руках. - Папочка!

- Я ни в чем не виноват, доченька! - закричал Люберецкий. Его заталкивали в машину, а он кричал:- Я ни в чем не виноват, это какая-то ошибка! Я - честный человек, честный!..

Последние слова он прокричал глухо, уже из кузова. Резко хлопнули дверцы, машина сорвалась с места. Оставшийся мужчина оттеснил Вику в дом и закрыл дверь.

И все было кончено. И снова стало тихо и пусто, и только железно шелестели огрубевшие каштановые листья. А двое еще продолжали сидеть на укромной скамейке, растерянно глядя друг на друга. Потом Зина вскочила и бросилась бежать. Она летела по пустынным улицам, но сердце ее стучало не от бега. Оно застучало тогда, когда она увидела Люберецкого, и ей тоже, как и Вике, хотелось сейчас кричать: "Это неправда! Неправда! Неправда!.."

Она забарабанила в дверь, не думая, что может разбудить соседей. Открыла мама Искры: видно, только пришла.

- Искра спит.

- Пустите! - Зина юркнула под рукой матери, ворвалась в комнату. - Искра!..

- Зина? - Искра села, прикрываясь одеялом и с испугом глядя на нее. - Что? Что случилось, Зина?

- Только что арестовали папу Вики Люберецкой. Только что, я сама видела.

Сзади раздался смех. Жуткий, без интонаций - смеялись горлом. Зина оглянулась почти с ужасом: у шкафа стояла мать Искры.

- Мама, ты что? - тихо спросила Искра.

Мать уже взяла себя в руки. Шагнула, качнувшись, тяжело опустилась на кровать, прижала к себе две девичьи головы - темно-русую и светло-русую. Крепко прижала, до боли.

- Я верю в справедливость, девочки.

- Да, да, - вздохнула дочь. - Я тоже верю. Там разберутся, и его отпустят. Он же не враг народа, правда?

- Я очень хочу заплакать - и не могу, - с жалкой улыбкой призналась Зина. - Очень хочу и очень не могу.

- Спать, - сказала мать и встала. - Ложись с Искрой, Зина, только не болтайте до утра. Я схожу к твоим и все объясню, не беспокойся.

Мама ушла. Девочки лежали в постели молча. Зиночка смотрела в темный потолок сухими глазами, а Искра боялась всхлипывать и лишь осторожно вытирала слезы. А они все текли и текли, и она никак не могла понять, почему они текут сами собой. И уснула в слезах.

А родители их в это время сидели возле чашек с нетронутым, давно остывшим чаем. В кухне слоился дым, в пепельнице громоздились окурки, но мама Зины, всегда беспощадно боровшаяся с курением, сегодня молчала.

- Детей жалко, - вздохнула она.

- Дети у нас дисциплинированны и разумно воспитаны. - У матери Искры вдруг непроизвольно задергалась щека, и она начала торопливо дымить, чтобы скрыть эту предательскую дрожь. - Они поймут. Они непременно поймут.

- Я этого товарища не знаю, - неуверенно заговорил Коваленко, - но где тут смысл, скажите мне? Признанный товарищ, герой гражданской войны, орденоносец. Ну, конечно, бывал за границей, бывал, мог довериться. Дочку сильно любит, одна она у него, Зина рассказывала.

Он ни словом не обмолвился, что сомневается в правомерности ареста, но все его существо возмущалось и бунтовало, и скрыть этого он не мог. Мать Искры остро глянула на него:

- Значит, есть данные.

- Данные, - тихо повторил Коваленко. - А оно вон как. Ошибки не допускаете?

- Я позвонила одному товарищу, а он сказал, что поступил сигнал. Утром я уточню. Люберецкий - руководитель, следовательно, обязан отвечать за все. За все сигналы.

- Это безусловно, это, конечно...

И опять нависла тишина, тяжелая, как чугунная баба.

- Что с девочкой-то будет? - вздохнула мать Зины. - Пока разберутся... А матери у нее нет, ой несчастный ребенок, несчастный ребенок.

Андрей Иванович прошелся по кухне, поглядывая то на жену, то на мрачно курившую гостью. Присел на краешек стула.

- Нельзя ей одной, а, Оля? - Не ожидая ответа, повернулся к гостье. - Мы, конечно, не знаем, как там положено в таких случаях, так вы поправьте. Извините, как по имени-отчеству?

- Зовите товарищем Поляковой. Относительно девочки к себе я думала, да разве у меня семья? Я собственную дочь и то... - Она резко оборвала фразу, прикурила дымившую папиросу. - Берите. У вас нормально, хорошо у вас.

Встала, с шумом отодвинув стул, точно шум этот мог заглушить ее последние слова. Ее слабость, вдруг прорвавшуюся наружу. Пошла к дверям, привычно оправляя широкий ремень. Коваленко вскочил, но она остановилась. Посмотрела на мать Зины, усмехнулась невесело:

- Иногда думаю: когда же надорвусь? А иногда - что уже надорвалась. - И вышла.

Девочки спали, но видели тревожные сны: даже у Зиночки озабоченно хмурились брови. Мать Искры долго стояла над ними, нервно потирая худые щеки. Потом поправила одеяло, прошла к себе, села за стол и закурила.

Синий дым полз по комнате, в окна пробивался тусклый осенний рассвет, когда мать Искры, которую все в городе знали только как товарища Полякову, затушила последнюю папиросу, открыла форточку, достала бумагу и решительным размашистым почерком вывела в верхнем правом углу:

"В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (БОЛЬШЕВИКОВ)".

Она писала быстро, потому что письмо было продумано до последнего слова. Фразы ложились одна к одной без помарок, легко и точно, и, когда лист заполнился, осталось лишь поставить подпись. Но она отложила ручку, вновь внимательно прочитала написанное, вздохнула, подписалась и указала номер партбилета и дату вступления: 1917 год.
    
        


    
        


    
        


    
        
Глава шестая
    
        

    
        
В то утро Коваленки впервые за много лет завтракали в полной тишине. И не только потому, что Зиночки не было на привычном месте.

- Я с работы отпрошусь часа на два, - сказал Андрей Иванович.

- Да, конечно, - тотчас же согласилась жена. Ровно в двенадцать Коваленко вошел в кабинет директора школы Николая Григорьевича. И замер у двери, потому что рядом с директором школы сидела мать Искры Поляковой.

- Триумвират, - усмехнулась она. - Покурим, повздыхаем и разойдемся.

- Чушь какая-то! - шумно вздохнул директор. - Это же чушь, это же нелепица полная!

- Возможно, - Полякова кивнула коротко, как Искра. - Поправят, если нелепица.

- Пока поправят, девочка, что же, одна будет? - тихо спросил Коваленко у директора. - Может, написать родным, а ее к нам пока, а? Есть насчет этого указания?

- Что указания, когда она - человек взрослый, паспорт на руках. Предложите ей, хотя сомневаюсь, - покачал головой директор. - А родным написать надо, только не в этом же дело, не в этом!

- Так ведь одна же девочка...

- Не в этом, говорю, дело, - жестко перебил Ромахин. - Вот мы трое - коммунисты, так? Вроде как ячейка. Так вот, вопрос ребром: верите Люберецкому? Лично верите?

- Вообще-то, конечно, я этого товарища не знаю, - мучительно начала Коваленко. - Но, думаю, ошибка это. Ошибка, потому что уж очень дочку любит. Очень.

- А я так уверен, что напутали там. И Люберецкому я верю. И товарищ Полякова тоже так считает. Ну, а раз мы, трое большевиков, так считаем, то наш долг поставить в известность партию. Правильно я мыслю, товарищ Полякова?

Мать Искры помолчала. Постучала папиросой о коробку, сказала наконец:

- Прошу пока никуда не писать.

- Это почему же? - нахмурился Николай Григорьевич.

- Кроме долга существует право. Так вот, право писать о Люберецком есть только у меня. Я знала его по гражданской войне, по совместной работе здесь, в городе. Это аргументы, а не эмоции. И сейчас это главное: требуются аргументы. Идет предварительное следствие, как мне объяснили, и на этом этапе пока достаточно моего поручительства. Поэтому никакой самодеятельности. И еще одно: никому о нашем разговоре не говорите. Это никого не касается.

Искра тоже считала, что это никого не касается. И утром распорядилась:

- Никому ни слова. Смотри у меня, Зинаида.

- Ну, что ты, я же не идиотка.

Вика в школу не пришла, а так все было, как обычно. Мыкался у доски Артем, шептался со всем классом Жорка Ландыс, читал на переменках очередную растрепанную книгу тихий отличник Вовик Храмов. А в середине дня поползли слухи:

- У Вики Люберецкой отца арестовали.

Искра узнала об этом из записки Ландыса. На записке стоял огромный вопросительный знак и резолюция Артема: "Брехня!" Искра показала записку Лене (она сидели за одной партой). Лена охнула.

- Что за вздохи? - грозно спросила Валентина Андроновна. - Полякова, перестань шептаться с Боковой, я все вижу и слышу.

- Значит, не все, - неожиданно резко ответила Искра. Это было новостью: она не позволяла себе грубить и в более сложных обстоятельствах. А здесь - пустяковое замечание, и вдруг понесло.

- Из Искры возгорелось пламя! - громко прошептал Остапчук.

Лена так посмотрела, что он сразу увял. Искра сидела опустив голову. Валентина Андроновна оценивала ситуацию.

- Продолжим урок, - спокойно сказала она. - Ландыс, ты много вертишься, а следовательно, многое знаешь. Вот и изволь...

Искра внезапно вскочила, со стуком откинув крышку парты:

- Валентина Андроновна, разрешите мне выйти.

- Что с тобой? Ты нездорова?

- Да. Мне плохо, плохо!

И, не ожидая разрешения, выбежала из класса. Все молчали. Артем встал.

- Садись, Шефер. Ты же не можешь сопровождать Полякову туда, куда она побежала.

Шутка повисла в воздухе - класс молчал. Артем, помявшись, сел, низко опустив голову. И тут поднялась Бокова.

- Я могу ее сопровождать.

- Что происходит? - повысила голос Валентина Андроновна. - Нет, вы объясните: что это, заговор?

- С моей подругой плохо, - громко заявила Лена. - разрешите мне пройти к ней, или я уйду без разрешения.

Валентина Андроновна растерянно оглядела класс. Все сейчас смотрели на нее, но смотрели без всякого любопытства, не ожидая, что она сделает, а как бы предупреждая, что, если сделает не так, класс просто-напросто встанет и уйдет, оставив разве что Вовика Храмова.

- Ну иди, - плохо скрыв раздражение, сказала она. - Все стали ужасно нервными. Не рано ли?

Лена вышла. Ни она, ни Искра так и не появились до к